Метафизика Петербурга. Немецкий дух

Между тем, в память перновской победы и своих подвигов в Ливонской войне, Никита Захарьин-Юрьев принял своим гербом одно из изображений, которые использовались в ту пору в геральдике в качестве эмблемы Ливонии. То была фигура вставшего на задние лапы, грозно разъявшего свою пасть грифа, или грифона – сказочного существа с телом льва, но головою и крыльями орла.

Думается, что внимательный читатель уже начал понимать, к чему мы его подводим, представив себе хотя бы фигуры грифонов с мечами, охраняющих монументальный тамбур парадного подъезда дворца великого князя Владимира Александровича, построенного во второй половине XIX столетия у нас, на Дворцовой набережной (теперь в этом здании помещается Дом ученых). Кому-то припомнятся многочисленные фигуры грифонов, поставленных в профиль, и потому косо поглядывающих сверху вниз со стен Михайловского дворца. Кто-то вспомнит и о фигурах грифонов с мечами, восстановленных недавно в убранстве царской ложи в Мариинском театре.

Все это будут вполне правомерные ассоциации. Не будет ошибкой сказать, что грифоны стали уже привычной нашему глазу деталью сказочной фауны Петербурга. Между тем, они появились в нашем городе, как отдаленное следствие того, что род Романовых принял старинную ливонскую эмблему в качестве своего герба, после Ливонской войны. С течением времени, приняты были меры с тем, чтобы отличить родовую эмблему российских царей от герба старой Лифляндии, вошедшей в состав их империи на правах небольшой провинции.

Всматриваясь в пестрые изображения, заполнявшие девять больших и шесть малых щитов, помещенных вокруг черного двуглавого орла на Большом государственном гербе Российской империи в том виде, который ему был придан при последних Романовых, мы видим белого грифа с мечом, в червленом (красном) поле. Это – герб Лифляндии, включенный здесь в состав "Соединенного герба Областей прибалтийских". Рядом с ним – изображения синих эстляндских львов в золотом поле, курляндского червленого льва в серебряном поле и серебряного семигальского оленя в лазоревом поле.

На другом щите, нашему взору предстает червленый гриф в серебряном поле – можно сказать, что цвета поменялись местами. Для вящего отличия от лифляндской эмблемы, в лапы грифу, кроме меча, дан также маленький золотой тарч, увенчанный фигуркой маленького орла, а весь герб окружен черной каймой с восемью оторванными львиными головами (она получила в отечественной традиции наименование "романовской каймы"). Для того, чтобы полюбоваться этой оригинальной и выразительной эмблемой, читатель может обратиться к справочным пособиям по российской геральдике [127] . Вместе с тем, можно будет поступить проще – а именно, предпринять прогулку по Екатерининскому каналу к Спасу на Крови и найти это изображение на той стене колокольни, которая обращена к Невскому проспекту.

"Германский" характер этой эмблемы усиливался тем обстоятельством, что родовой герб Романовых занимал лишь правую половину щита, отведенного на Большом и Среднем государственных гербах "Родовому Его Императорского Величества гербу". Вторую половину занимала весьма пестрая комбинация эмблем, в которой опытный глаз выделял гербы Шлезвига, Гольштейна, Ольденбурга и прочих земель, исторически входивших в состав "немецкого мира" (оговоримся, что был и норвежский лев с секирой).

Здесь нужно добавить, что гриф – или, как у нас его иногда называли, "птица-львица" – была известна также славянской письменности, равно как искусству "звериного орнамента", с давних времен. Русские книжники знали ее со времен создания русских изводов Александрий, а также Сказания о царстве царя-пресвитера Иоанна, и полагали существом не то чтобы прямо зловещим, но, в общем, скорее недобрым – в любом случае, причастным ко всяческим темным тайнам [128] . Вместе с тем, в качестве эмблематического изображения ее у нас первоначально связывали преимущественно с Западной Европой. К примеру, в пору формирования при царе Михаиле Феодоровиче первых иноземных полков регулярного строя, на некоторых их знаменах было помещено изображение грифа, что возражений царя не вызвало [129] .

Сами Романовы, повидимому, не придавали особого значения источнику изображения, вошедшего в их родовой герб. Однако для немецкой метафизики Петербурга совсем небезразлично, что старинная ливонская эмблема вошла в эмблематику династии, бессменно правившей в нем со времени основания и до самой революции – что, как мы теперь знаем, отразилось и в облике некоторых зданий, с детства знакомых большинству читателей…