Метафизика труб

- Это сюрприз.

Я заволновалась:

- Это не то, что я просила?

- Это лучше!

Лучше, чем плюшевый толстокожий, такого не существовало. Я предвидела худшее.

- Что это?

Меня подвели к маленькому каменному прудику в саду.

- Посмотри в воду.

Там плескались три живых карпа.

- Мы заметили, что тебе нравятся рыбы, а особенно карпы. Итак, мы дарим тебе трех: одного за каждый год. Хорошая идея, верно?

- Да, - ответила подавленно-вежливо.

- Первый оранжевый, второй зеленый, третий серебристый. Ты не находишь, что это восхитительно?

- Нахожу, - сказала я, думая, что это отвратительно.

- Ты сама будешь заботиться о них. Тебе приготовили запас воздушных рисовых лепешек: ломай их на кусочки и кидай им, вот так. Ты довольна?

- Очень.

Проклятие. Я предпочла бы остаться совсем без подарка.

Я солгала не столько из вежливости. Я сделала это потому, что ни на одном известном языке невозможно было выразить всю степень моей досады, потому что ни одно выражение и близко не походило на мое разочарование.

В бесконечный список человеческих вопросов, не имеющих ответа, нужно включить следующий: что происходит в голове у благонамеренных родителей, когда, не довольствуясь тем, чтобы подавать детям ошеломляющие идеи, они берут на себя инициативу вместо них.

Когда мне было три года, они провозгласили "мою" страсть к разведению карпов. Когда мне было 7 лет, они объявили о "моем" торжественном решении посвятить себя дипломатической карьере. Мои двенадцать лет укрепили в них идею сделать из своего отпрыска политического лидера. И когда мне исполнилось семнадцать, они решили, что я буду семейным адвокатом.

Мне случалось спрашивать их, откуда у них эти странные идеи. На что они отвечали, всегда с тем же апломбом, что "это было видно" и что "таково было общее мнение". И когда я захотела узнать, чьим именно мнением это было, они сказали:

- Да всех!

Не следовало противоречить их доброй воле.

Вернемся к моим трем годам. Поскольку мои отец и мать узрели во мне рыбоводческие амбиции, я постаралась, из дочерней благорасположенности, изобразить внешние признаки ихтиофилии.

Я принялась рисовать цветными карандашами тысячи рыб с плавниками большими, маленькими, многочисленными, совсем без них, с чешуей зеленой, красной, голубой в желтый горошек, оранжевой с сиреневыми полосами.

- Правильно мы сделали, подарив ей карпов! - Говорили восхищенные родители, глядя на мои произведения.

Эта история могла быть комичной, если бы не моя ежедневная обязанность кормить эту водяную фауну.

Я шла в кладовую за воздушными рисовыми лепешками. Потом, стоя у края каменного пруда, я разламывала этот прессованный продукт и кидала в воду кусочками размером с поп-корн.

Это было довольно весело. Проблема была в этих мерзких тварях карпах, которые всплывали на поверхность, раскрыв зевы, чтобы съесть свой хлеб.

Вид этих трех ртов без тела, которые высовывались из пруда, чтобы поглощать, наполнял меня отвращением.

Мои родители, неспособные придумать что-нибудь хорошее, сказали мне:

- Твой брат, сестра и ты, вас трое, как и карпов. Ты могла бы назвать оранжевого Андре, зеленого Жюльетт, а серебристый носил бы твое имя.

Я нашла приличный предлог, чтобы избежать этой ономастической катастрофы.

- Нет. Хьюго огорчился бы.

- Это правда. Может купить четвертого карпа?

Скорее, придумать что-нибудь.

- Нет, я уже дала им имена.

- А. И как ты их назвала?

"Что бы сгодилось для троих?" - подумала я молниеносно и ответила:

- Иисус, Мария и Иосиф.

- Иисус, Мария и Иосиф? Тебе не кажется, что это смешные имена для рыб?

- Нет, - заверила я.

- И кто из них кто?

- Оранжевый Иосиф, зеленый Мария и серебристый Иисус.

Моя мать, наконец, рассмеялась при мысли о карпе, которого звали Иосиф. Мое крещение было принято.

Каждый день в полдень, когда солнце стояло на самой верхней точке неба, я взяла в привычку приходить кормить троицу. Рыбья жрица, я благословляла рисовую лепешку, ломала ее и бросала в волны со словами:

- Это мое тело, дарованное вам.

Тут же появлялись мерзкие морды Иисуса, Марии и Иосифа. Громко расплескивая воду ударами плавников, они набрасывались на свой корм, они дрались, чтобы проглотить как можно больше крошек.

Неужели это было так вкусно, что стоило драться? Я откусила прессованную лепешку, она не имело никакого вкуса. Как бумажное тесто.

И, однако, надо было видеть, как эти толстые, как колбасы, рыбы воевали за эту манну; разбухшая и намокшая, она должна была быть совершенно отвратительной. Эти карпы внушали мне безграничное презрение.

Разбрасывая рисовые лепешки, я изо всех сил старалась не смотреть на рты этого народца. Даже жующие человеческие рты уже были тягостным зрелищем, но это было ничто в сравнении с глотками Иисуса, Марии и Иосифа. Канализационное отверстие было и то привлекательнее. Диаметр их рта почти равнялся диаметру тела, что напоминало бы трубу, не будь этих рыбьих губ, которые смотрели на меня своим губьим взглядом, этих неприятных губ, которые открывались и закрывались в непристойным шумом, этих ртов в форме буйков, которые пожирали мой корм, перед тем, как сожрать меня самое!