Читаем Метафизика взгляда. Этюды о скользящем и проникающем полностью

В чем же он может заключаться?

В критический момент прямой конфронтации со змеей нельзя, оказывается, отводить глаза и нельзя их закрывать, нельзя нападать на змею и нельзя пытаться убежать от нее, нельзя совершать неконтролируемые движения и нельзя замереть в шоке испуга, нельзя деспотически диктовать кобре свою волю и нельзя проявлять полное безволие, нельзя просить ее о пощаде и нельзя предоставлять ей свободу окончательного решения о нападении или отступлении.

Но что же тогда можно?

Можно и нужно внимательно и без страха, с предельно возможной концентрацией воли и соблюдая полное спокойствие, глядя в глаза змее и уже одним этим нейтрализуя вероятный приступ параноической злобы, постараться терпеливо внушить ей, что, во-первых, опасность ей со стороны человека не угрожает, и что, во-вторых, она может, следуя своей природе, все-таки напасть на него, однако, в-третьих, это повредит ее карме и будет лучше для нее самой проявить смирение, потому что, в-четвертых, она имеет дело с живым существом, бесконечно ее превосходящим в духовном отношении, а выйти совсем за пределы космических законов, управляемых высшими, то есть духовными принципами, даже она не может, и это в-пятых, ну и кроме того, в-шестых, она сама должна это интуитивно чувствовать, потому что опять-таки перед ней находится субъект, который в состоянии сделать так, чтобы она это почувствовала.

Однако самое главное – и это в-седьмых – все вышеназванные нестандартные качества должен скреплять некий последний и решающий элемент, без которого они (качества) не возымели бы никакого воздействия, зато с которым весь этот странный на первый взгляд и причудливый конгломерат приобретает поистине свойства волшебного эликсира, способного совершить невозможное, чем и является по сути укрощение кобры.

И элемент этот есть… конечно же, не любовь – кстати говоря, феномен, посеявший в мире разного рода недоразумения, объемом своим по меньшей мере не уступающие размерам земного шара – а любящая доброта: да, только она одна, как показывает опыт немногих просветленных людей, вышедших победителями из смертельного поединка с коброй, является единственным и безусловным залогом труднейшей победы.

И вот, приняв это к сведению, начинаешь невольно пробовать подставить любящую доброту в качестве того общего знаменателя, который объединяет любовь страстную и обжигающую, но также любовь нежную и чуткую, любовь подтрунивающую и ироническую, но вместе любовь сострадающую и сочувствующую, любовь дружескую и тихую, но в той же мере любовь в безусловной и обоюдной опоре на веру или идеалы, затем любовь материнскую, сестринскую, дочернюю, любовь суровую и мужскую, и наконец вообще любовь как таковую.

И что же? сложнейшее и запутаннейшее уравнение находит вдруг абсолютно простое и удовлетворительное решение: итак, как в основе физических элементов лежат молекулы, которые сами состоят из атомов, так духовные качества могут слагаться на основе многих образов любви, но основу самой любви составляет именно любящая доброта.

И это каждый может проверить на своем собственном жизненном опыте.

III. – Мать и мачеха. – Обращали ли вы когда-нибудь внимание на глаза кошки или собаки, выкармливающей чужого детеныша? видели вы это легкое смущение в их взглядах, вытекающее из осознания случившейся с ними некоторой космической аномалии? замечали ли трогательную готовность нести свое бремя до конца и не ощущать его как бремя? а главное, чувствовали ли вы немой диалог между человеком и животным, в котором животное как будто знало, что совершает что-то неподъемное для человека, но для него это легко и этой легкостью оно как бы ставит человека в неловкое положение, которого само стыдится? словом, вся эта гамма скромнейших и благороднейших чувств, сквозящая во взглядах собаки или кошки, выкармливающих чужого детеныша, настраивает на своеобразный лад и наводит на любопытные размышления.

Итак, из всех добродетелей мы превыше всего ставим любовь, но сколько же у нее разновидностей! есть чувственная любовь между мужчиной и женщиной, однако никто и не подумает назвать ее самой превосходной, есть любовь к искусству, к природе, к своей профессии, но и они нас чем-то не устраивают; перечислив все возможные формы любви, мы наталкиваемся на любовь материнскую и на ней уже останавливаемся как на non plus ultra, – вспоминается в этой связи библейский спор между двумя женщинами, столь остроумно разрешенный мудрым Соломоном, вспоминается идеал Мадонны, вспоминается собственная мать с ее дотошной заботой.

А как прекрасно опять-таки материнство у животных! там бывает, что кошка-мать вскармливает щенка, или собачья мать – ну как ее можно назвать сукой? – воспитывает тигренка, да ведь это еще выше и прекрасней, чем выкармливать собственное потомство! выше и прекрасней, потому что – бескорыстней! да, вот оно, то самое: верхняя планка любви найдена – это заповедь Будды, гласящая, что всех живых существ надобно любить так, как мать любит свое дитя.

Перейти на страницу:

Все книги серии Тела мысли

Оптимистическая трагедия одиночества
Оптимистическая трагедия одиночества

Одиночество относится к числу проблем всегда актуальных, привлекающих не только внимание ученых и мыслителей, но и самый широкий круг людей. В монографии совершена попытка с помощью философского анализа переосмыслить проблему одиночества в терминах эстетики и онтологии. Философия одиночества – это по сути своей классическая философия свободного и ответственного индивида, стремящегося знать себя и не перекладывать вину за происходящее с ним на других людей, общество и бога. Философия одиночества призвана раскрыть драматическую сущность человеческого бытия, демонстрируя разные формы «индивидуальной» драматургии: способы осознания и разрешения противоречия между внешним и внутренним, «своим» и «другим». Представленную в настоящем исследовании концепцию одиночества можно определить как философско-антропологическую.Книга адресована не только специалистам в области философии, психологии и культурологии, но и всем мыслящим читателям, интересующимся «загадками» внутреннего мира и субъективности человека.В оформлении книги использованы рисунки Арины Снурницыной.

Ольга Юрьевна Порошенко

Культурология / Философия / Психология / Образование и наука
Последнее целование. Человек как традиция
Последнее целование. Человек как традиция

Захваченные Великой Технологической Революцией люди создают мир, несоразмерный собственной природе. Наступает эпоха трансмодерна. Смерть человека не состоялась, но он стал традицией. В философии это выражается в смене Абсолюта мышления: вместо Бытия – Ничто. В культуре – виртуализм, конструктивизм, отказ от природы и антропоморфного измерения реальности.Рассматриваются исторические этапы возникновения «Иного», когнитивная эрозия духовных ценностей и жизненного мира человека. Нерегулируемое развитие высоких (постчеловеческих) технологий ведет к экспансии информационно-коммуникативной среды, вытеснению гуманизма трансгуманизмом. Анализируются истоки и последствия «расчеловечивания человека»: ликвидация полов, клонирование, бессмертие.Против «деградации в новое», деконструкции, зомбизации и электронной эвтаназии Homo vitae sapience, в защиту его достоинства автор выступает с позиций консерватизма, традиционализма и Controlled development (управляемого развития).

Владимир Александрович Кутырев

Обществознание, социология
Метаморфозы. Новая история философии
Метаморфозы. Новая история философии

Это книга не о философах прошлого; это книга для философов будущего! Для её главных протагонистов – Джорджа Беркли (Глава 1), Мари Жана Антуана Николя де Карита маркиза Кондорсе и Томаса Роберта Мальтуса (Глава 2), Владимира Кутырёва (Глава з). «Для них», поскольку всё новое -это хорошо забытое старое, и мы можем и должны их «опрашивать» о том, что волнует нас сегодня.В координатах истории мысли, в рамках которой теперь следует рассматривать философию Владимира Александровича Кутырёва (1943-2022), нашего современника, которого не стало совсем недавно, он сам себя позиционировал себя как гётеанец, марксист и хайдеггерианец; в русской традиции – как последователь Константина Леонтьева и Алексея Лосева. Программа его мышления ориентировалась на археоавангард и антропоконсерватизм, «философию (для) людей», «философию с человеческим лицом». Он был настоящим философом и вообще человеком смелым, незаурядным и во всех смыслах выдающимся!Новая история философии не рассматривает «актуальное» и «забытое» по отдельности, но интересуется теми случаями, в которых они не просто пересекаются, но прямо совпадают – тем, что «актуально», поскольку оказалось «забыто», или «забыто», потому что «актуально». Это связано, в том числе, и с тем ощущением, которое есть сегодня у всех, кто хоть как-то связан с философией, – что философию еле-еле терпят. Но, как говорил Овидий, первый из авторов «Метаморфоз», «там, где нет опасности, наслаждение менее приятно».В этой книге история используется в первую очередь для освещения резонансных философских вопросов и конфликтов, связанных невидимыми нитями с настоящим в гораздо большей степени, чем мы склонны себе представлять сегодня.

Алексей Анатольевич Тарасов

Публицистика

Похожие книги