Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и ее преобразование в анализе

В результате аналитическая мысль в этот период все сильнее походит на всеобъемлющую рационализацию – поразительный эффект, превзошедший самые пессимистические фрейдовские оценки «будущности нашей теории».

Рационализация эта отражала нарастающую неуверенность специалистов в обращении с фрейдовским наследием, выражавшуюся в характерном защитном страхе каким-то образом «навредить анализу». Подобный страх представляет собой отдаленный отзвук той разрушительности, которую присутствие истерического желания несло для анализа и которая так озадачила Фрейда в Доре. Одним из первых признаков присутствия этого страха в позиции аналитика, в частности, стало чрезвычайное внимание к проблемам контрпереноса. Только ленивый не выразил тогда осуждающего удивления, что в отличие от своих последователей сам Фрейд этой поставленной им однажды проблемой практически не интересовался.

Показательным эпизодом здесь служат прения об инсайте Вильгельма Райха, описанном им еще в «доамериканский период», после которого его практика так причудливо с анализом разошлась. Речь идет о раннем райховском наблюдении за пассивным, слабым и запальчивым анализантом, который посредством постоянных самообвинений и заверений аналитика в своей никчемности смог намеренно тормозить собственный анализ, чтобы восторжествовать над специалистом и показать ему, чего тот со всеми своими умениями стоит.

Реакция на этот инсайт спустя четверть века показывает, в каком направлении с тех пор двигалась не столько аналитическая техника, сколько желание самих аналитиков. Так, наш современник Горацио Этчегоен написал работу, в которой невольно, скорее из благонамеренно просветительских побуждений описал распространение в аналитической среде самой настоящей эпидемии тревоги, связанной с ростом влияния контрпереноса[22]. Этчегоен напоминает, что первым инстанцию контрпереноса интерпретации Райха вменил аналитик Генрих Ракер в 1953 году; прежде о ее возможном влиянии на классические фрейдовские толкования речь никогда не шла. Ракер усмотрел в интерпретации Райха не исполнение его прямых аналитических обязанностей, а малопохвальное стремление восстановить профессиональный авторитет, подорванный неудачным анализом. Примечательно, что Ракер не говорит о прямой ошибке Райха: он выражается более дипломатично, замечая лишь, что без непроанализированного контрпереноса самого аналитика данный инсайт никогда не появился бы на свет. Впрочем, отсюда всего один шаг до неутешительного вывода о ценности этого инсайта – шаг, который современники Ракера не преминули сделать.

Для нас важно то, что с логической точки зрения интерпретация Райха находится в неоднозначном отношении к истине. Наряду с уверенностью в аналитичности собственной интерпретации, он мог быть прав и фактически – в таком случае только в уверенности его и можно упрекнуть. Точно так же Райх, угадав истинное положение дел в области желания мстительного анализанта, мог заблуждаться аналитически, поскольку пришел к истине иными, внеаналитическими путями (на чем Ракер, похоже, и настаивал, хотя ничто, строго говоря, не позволяет заподозрить, будто Райхом руководила досада или задетые чувства). Вместе с тем Райх мог нигде не погрешить против аналитической техники при всей поспешности и заведомой неполноте его интерпретации желания анализирумого. Ракер не упоминает об этих вариантах рассмотрения ситуации, которые могли бы пролить свет на различие между аналитической техникой и актом ее применения. При этом данное различие вполне укладывается в вывод, к которому вскоре приходит Лакан в своем знаменитом определении аналитического акта: «Или наша практика ошибочна, или мы признаем это»[23].

Приведенная обманчиво прозрачная пропозиция не имеет ничего общего с той всепроникающей рефлексией о своих аналитических действиях, которой администраторы аналитического сообщества требуют от специалиста. Лакан нигде не утверждает, что практика каким-то образом меняется к лучшему в результате признания или обличения ее возможной ошибочности. Напротив, речь идет об ее изначальном преломлении желанием аналитика, которое хотя и атрибутировано профессионально, отнюдь не перестает быть желанием со всеми присущими ему двусмысленностями.

Разрешение коллизии состоит в признании того, что понятие контрпереноса, на которое возлагали надежды как на регулятор самокритичности, в действительности ничего не добавляет к ситуации анализа, поскольку в любом случае неспособно заставить усомниться в уместности срабатывания желания аналитика в тот или иной момент. Что контрперенос делает с аналитиком, так это заражает его тревогой, заставляющей задаваться вопросами в духе: «Был ли я в полной мере аналитичен? Сохранил ли я верность принципу реальности? Достаточно ли отстранен я был от всех привходящих мотивов, связанных с восприятием личности анализанта?»