Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и ее преобразование в анализе

Разумеется, ни одна из этих мер не находит в дискурсе аналитика ни малейшего отголоска. Неслучайно, как замечает Этчегоен, современная ставка на эмпатию в анализе имеет мало общего с аналогичным означающим, которым в своих классических текстах оперировал, к примеру, Шандор Ференци[24].

С чисто теоретической точки зрения озабоченность аналитика недостатком эмпатии укореняется в аналитической теории именно тогда, когда в ней не хватает процедур осмысления переноса, поскольку никакой иной инстанции для обсуждения различных вызванных анализом душевных состояний, кроме переноса, в самом анализе нет. Беспокойство аналитика на этот счет прямо свидетельствует не только об утрате им понимания смысла происходящего в анализе, но и о некоторых предшествовавших этому тревожных догадках о том, что именно должно было вызывать перенос в практике, наследующей фрейдовскому желанию. Постоянно работая с переносом, посвящая ему массу времени, рассуждая о нем в терминах любви или знания, аналитическая мысль обходит стороной основной пункт, который вызывает его к жизни и находится непосредственно в желании аналитика.

Подобному умолчанию способствует повсеместное представление о том, что в переносе задействовано почти исключительно желание анализанта, тогда как от аналитика требуется просто оказаться на высоте, на которую ему даже не приходится подниматься, а все, что от него требуется – лишь не уронить себя. Тем самым вопрос о том, какое желание стоит за переносом со стороны его объекта, просто не ставится.

Напротив, наталкиваясь на эти вопросы, обсуждение обычно соскальзывает на те искушения, с которыми аналитик якобы может в переносе столкнуться. Если для Фрейда эта тема представала в любовном аспекте, который был частично рассмотрен выше как его собственная защита против иного, более тонкого возбуждения, вызванного требованием истерички, то послевоенный анализ избирает иной ракурс, связанный с властью. Разделяемая аналитическим сообществом середины века мысль о том, что аналитик пользуется властью, скорее всего удивила бы Фрейда, знавшего о силе сопротивления и приводившего в пример субъектов, чья невосприимчивость к анализу была прямо пропорциональна их общей внушаемости – качества, которые, если верить теоретикам массовой психологии, как раз должны располагать к подчинению власти специалиста.

С этого момента аналитиков учат избегать в анализе не любви, а скорее профессионального самолюбия. Аналитику следует гнать от себя мысль о своем превосходстве, связанном с властью и знанием, что резко контрастирует не только с фрейдовским побуждением активнее знакомить анализанта с основами анализа, но и с более отчетливым указанием, что никакого преимущества собственное знание аналитику не дает. Расставленные Фрейдом в теории бессознательного акценты исключают саму возможность господства аналитика, так что все предостережения на этот счет являются заведомо внеаналитическими.

Однако они не полностью лишены смысла, поскольку призваны не допустить мысли о том, что центр происходящего в переносе находится на стороне аналитика, а его роль под напором переноса якобы сводится лишь к подбору адекватного ответа и умеренности в оценке своих аналитических способностей. Перенос действительно исходит от анализанта, но не является автоматическим – вера в то, что он распускается подобно бутону, достаточно субъекту прийти в анализ, по-видимому несостоятельна. Многие практики, впрочем, на это и не полагаются: чутье подсказывает им, что далеко не всякую естественную робость в сочетании с заинтересованностью, которую субъект в начале анализа испытывает, можно считать предпосылкой переноса. Субъект вступает в перенос лишь тогда, когда привычная ему возможность получить наслаждение в речи оказывается под вопросом. Другими словами, он должен столкнуться со стороны аналитика с чем-то, что воспримет как прерывание, то есть не с чем иным, как с активным, пусть даже до времени себя не выказывающим, желанием аналитика.