Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и ее преобразование в анализе

Все характерные колебания насчет позиции аналитика связаны, таким образом, с непризнанием аналитической средой (независимо от того, к какой фигуре она себя возводит) того факта, что желание аналитика представляет собой дериват желания Фрейда и только им и поддерживается. Размещение фрейдовского желания в центре не означает, что анализ возводится к истоку случайной субъективности. С игрой самолюбия или личными счетами инстанция желания не имеет ничего общего – лишь недостаточно ясное понимание этого, в том числе на теоретическом уровне, заставляет специалистов преувеличивать опасность примешивания к анализу личных идиосинкразий и предпочтений.

Вера в наличие постоянной угрозы анализу со стороны самого аналитика рождается из непонимания исходных фрейдовских установок, защищающих анализ не столько от внеаналитических воздействий, сколько от последствий чрезмерной увлеченности самим анализом. Никаких следов хрупкости аналитической позиции во фрейдовских описаниях нет, она возникла впоследствии, когда аналитический процесс стал казаться чем-то вроде тончайшего прибора, способного сбиться или пострадать от любого вмешательства. Напротив, характер и темп, которые Фрейд изначально анализу сообщил, ясно показывали, что последний если и нуждался в защите, то лишь от собственной силы, от мощности, которую он способен набрать, окажись аналитик недостаточно искусным в его сдерживании. Ипохондрическое представление о желании аналитика, с которого необходимо сдувать пылинки и держать в стороне от внеаналитических соблазнов, сложилось гораздо позднее.

С того момента как анализ приобрел, в лакановских терминах, университетский характер, дискурс университета формирует и поддерживает специфический защитный рефлекс, импульс, направленный от аналитика к анализу, а не наоборот. Тем самым на аналитика возлагается совершенно несвойственная ему задача – не беречься от анализа, если воспользоваться фрейдовским образом Прометея, не приручать его как пламя пожара, а, напротив, охранять, поддерживать как огонь, готовый погаснуть от малейшего дуновения. Даже после Лакана подобное представление не претерпело серьезных изменений. Стилистика Брюса Финка, одного из центральных представителей клиники, которая напрямую восходит к Лакану, насыщена модальными глаголами долженствования при описании «обязанностей аналитика» по отношению к своему желанию и представляет собой обновленное выражение прежней установки.

Налет реакции, привносимой в аналитическую мысль подобной риторикой, создает благоприятную почву для внутриклинических парадоксов, которые условно можно разделить на две группы. Первая относится к философии практики, которая развивается в лоне аналитической деятельности и под прикрытием «защиты анализа» возвращает в него понятия самоконтроля, рефлексии, осознанного следования за определенной этикой и прочие добродетели. Философия всегда относила их к так называемым душевным способностям, тогда как аналитическая мысль изначально стремилась именно эти категории и связанный с ними философский аппарат преодолеть. Их реабилитация превращает желание аналитика в психологию аналитической деятельности – вполне типичная подмена для университетского дискурса. Вторая группа последствий была обязана истерическому реинвестированию анализа, которое происходило параллельно с подключением истерического желания к обслуживанию масштабного социального движения. Характерный для дискурса истерички энтузиазм нашел удачное применение в послевоенной идеологии расширения возможностей, которая провозглашала борьбу с посредственностью, социальное просвещение, участие в массовых движениях против насилия в пользу разнообразных угнетенных групп. Истерический субъект находит в подобных инициативах утешение не потому, что, как нередко подозревают, с их помощью может добиться удовлетворения своего желания быть замеченным. Напротив, он искренне полагает эти инициативы благотворными и достойными разнообразных жертв с его стороны, включая жертву собственной безвестности. Все это не отменяет того, что подобные предприятия замещают предмет истерического желания и что выдвигать в них то или иное требование к сообществу он может только во имя того наслаждения, которое, с его точки зрения, оказалось упущено носителем мужской генитальности.

В таком контексте невозможно не оценить пикантность того особого дара, который истерическое желание, оказавшееся на территории анализа, преподносит своим носителям. Дар этот выступает под именем «эмпатии» – термин, возникновение которого в анализе поощряет аналитиков поначалу робко, но со все большим энтузиазмом рассуждать о важности сопереживания анализанту, необходимости удерживать в центре внимания его чувства и ставить себя на его место.