Метамодерн в музыке и вокруг нее

Софиология (во всех своих обертонах от собственно философского учения до мистического узрения Софии) обретает новые краски в контексте третьей и (условно) четвертой волны феминизма: после феминоцентризма искусства модерна, понимавшего женщину как хтоническое существо (в этом смысле полотна Климта не противоречат трактату Отто Вейнингера), женщины-товарища коммунистической эпохи и постмодернистской критики шовинистского дискурса, в метамодерне впервые становится возможным поклонение женскому образу без его одновременной деперсонализации и уничижения.

Исихазм как духовная практика, «умная молитва», соединяет рациональное и интуитивное в единый, активно переживаемый аффект. Исихазм допускает соединение с Богом – обожение – без каких-либо посредников, позволяя каждому обходиться без института Церкви, что резонирует с новой сакральностью, актуализировавшейся сегодня: искусство как будто стремится к лицезрению нетварного фаворского света, минуя Церковь и даже конфессию как таковую.

Холизм парадоксальным образом замещает постмодерную «шизофрению». Информационная травма, возведенная в степень технологической сингулярностью, непрерывное изменение системы координат, наконец, бесконечный скроллинг, составляющий самую основу жизни современного человека, приводит к метамодернистской целостности мышления: «мировосприятие современного человека характеризуется беспрерывным исследованием интернет-пространства, постоянным колебанием между реальным и виртуальным, в результате этой осцилляции между цифровыми копиями своей личности, потоками информации и реальной жизнью, у человека формируется особое отношение к миру, включающее в себя возможность рассматривать множество позиций одновременно, воспринимать противоположные идеи, и, как следствие, более целостно, нелинейно воспринимать ряды событий и явлений»[229]. Такова новая целостность эпохи метамодерна.

космизм

Русский космизм, объединяющий ряд идей русской философии в единое целое, перекликается в метамодерне с продолжающимся освоением космоса и приближением эпохи космического туризма[230]. На место индивидуального приходит всеобщее, на место раздробленного – всеединое, на место постмодернистского хаоса – метамодернистский космос как живой, одушевленный, одухотворённый порядок.

В центре космизма – идея Музея как всеобщего «собора»: Музей доступен для всех, он объединяет науку, искусство и религию храма интуитивного знания. Втексте Музей, его смысл и назначение Николай Федоров пишет: «Музей – это не частная какая-либо попытка, а соединение всех сил и средств для разрешения всеобщего вопроса о небратстве»[231].

Обращение с «чужим» текстом в метамодерне, отношение метамодерна к прошлому культуры как будто описывает Федоров в своем понятии перевода. Если переход механическое помещение культуры прошлого в музей, то перевод, по Федорову, есть «возвращение, переводящая сила есть сила соединяющая и воскрешающая. Перевод или Пасха есть общее торжество, торжество из торжеств над природою вместо торжества сословия над сословием, народа над народом»[232]

. Она «есть полная противоположность прогрессу, при котором младшее устраняет старшее (когда студент считает себя выше профессора, когда дерзость становится высшею доблестью и начальник начинает бояться подчиненных)»[233].

Фантастическая в своей дерзости идея «воскрешения умерших», и, шире, воскрешения всего мертвого в контексте метамодерна означает использование прошлого не в качестве атрофированных «портретов» – своеобразных walking dead постмодернизма, а в качестве целых оживших дискурсов, живых и действенных способов мышления, внезапно обретающих новую, вечную плоть и кровь. Именно такая – живая, кровная, родовая – связь с прошлым, в отличие ототстраненно-цитирующей связи постмодернизма, определяет метамодерн. Федоровская идея воскрешения мертвых активно рефлектируется в современной русской литературе (роман Фигль-Мигль Эта страна, тексты В. Пелевина).

В отдельных аспектах воплотившейся мечтой Федорова о Музее стал тотальный Интернет: равно доступный для людей любого уровня образования, любого возраста и сферы деятельности, он превратился в непрерывно самовоздвигаемый храм знания – другой своей стороной, правда, оборачивающийся постмодернистской информационной «помойкой» – но вряд ли в реализации этой идеи можно обойтись без второй стороны.