Метаморфозы рассердились

Но сейчас метаморфоз не существовало. Комната Эллиота, как и любое другое место на планете, была наполнена нитями силы. Магия трепыхалась повсюду. Она ползла по коробочкам с лапшой, путалась в DVD-дисках, лежала на пружинах матраса, но всё же Ынбёль не отпускало чувство, что здесь её не существует. Щёлкни она пальцами, нарисуй круг или даже пусти себе кровь — не случится ровным счётом ничего волшебного.

Эллиот был эпицентром всего. К нему всё стягивалось, и только он имел сейчас значение. Возможно поэтому метаморфозы и хотели его. Не может обычный человек обладать такой силой. Не должен.

Но он всё же обладал, и Ынбёль поняла это всего за несколько мгновений.

— Эллиот, я тебя очень люблю.

Сказала — и что-то внутри разорвалось. Её затопило таким теплом, что захотелось открыть окно.

А ещё лучше — сбежать на другой конец света. Хотелось спрятаться, заблудиться, потеряться. Многие слова обладали поистине страшной силой. И Ынбёль произнесла именно такие.

Эллиот замер. Затем неторопливо отключил обогреватель и наконец обернулся. Глаза его сверкнули необычайно ярко — или просто Ынбёль никогда в них так не заглядывала?

— Почему сейчас сказала? — спросил он, возвращаясь на матрас.

— Потому что так чувствую.

— Может, это температура?

— Я не могу заболеть, — усмехнулась Ынбёль. — Разве что опухшим сердцем, конечно, я на секунду совершенно о нём забыла. Так чт…

Эллиот не дал договорить, а Ынбёль и не хотелось продолжать. Она с готовностью обвила его шею руками, позволила чужим пальцам лечь на поясницу. Звёзды на сине-фиолетовом пледе хаотично закрутились перед глазами. Эллиот не лёг на неё, удерживая себя коленями, но всё же его присутствие стало ощущаться гораздо острее. Казалось — отпрянь он сейчас, и Ынбёль замёрзнет насмерть, не выдержав этой ледяной пустоты.

Они целовались раньше по-разному, но сейчас всё ощущалось как-то… Иначе. Эллиот не просто целовал её, он её будто… Атаковал. Решительно, но не грубо. Ласково, хоть и настойчиво. И совсем не страшно; только очень волнительно.

Язык Эллиота лизнул по нёбу Ынбёль, затем провёл по языку. Дышать и так получалось с трудом, а теперь это вообще будто бы было опасно.

И Ынбёль точно знала, откуда идёт это чувство опасности. Дело было не в Эллиоте — в ней самой. Она начинала чувствовать то, что хорошие девочки чувствовать не должны.

Хорошие девочки спят с руками на одеяле и не трогают себя сверх меры даже в душе. Хорошие девочки замаливают дурные мысли. Стоят на коленях на прохладном полу хоть два часа, если потребуется. Хорошие девочки не грешат.

Ынбёль рано начала понимать, что мамин бог прав не всегда и в некоторых вопросах его взгляды минимум сомнительны. Она и в таких ситуациях не была уверена, что бог правда хочет такого вот покаяния. Но мнимых божеств Ынбёль не боялась, а вот маму — очень. От одной мысли, что она застукает её за чем-то настолько греховным, становилось страшно. Действительно страшно.

Теперь не было ни мамы, ни бога, но знакомое чувство ужаса накатывало вместе с возбуждением. И прогнать его было куда сложнее, чем отречься от церкви. Или даже чем заставить Перси улыбнуться.

Но Ынбёль пыталась. Эллиота становилось всё больше, его вес ощущался отчётливее. Две галактики не казались перебором. Ынбёль повторяла, что это нормально (наверно), что всё хорошо, раз это любовь, но…

— У тебя губы ледяные, — заметил Эллиот спокойно и отодвинулся, вглядываясь в её лицо. — Тебе неприятно?

Ынбёль сглотнула и отвела взгляд. Горло кололо непрошеной искренностью.

— Тебе страшно, — на этот раз утверждение. — Боишься меня?

Очень хотелось рассказать. О боге, маме и молитвах. О грехе и покаянии. О наказаниях и презрении. О пороках и порицаниях. О том, что Ынбёль должна была умереть жалкой грешницей и никогда не познать ни любви, ни близости с другим человеком. Это был её единственный шанс на милость божью. Это был её единственный шанс не сгореть в адском пламени и, возможно, однажды даже оказаться в Раю.

Но всё это было не важно и для самой Ынбёль, так что она не видела смысла вешать это на Эллиота. Она знала, как глуп её страх, но губы и правда были синими, а при одной мысли о жаре, что трещал костром внизу живота, казалось, что можно свихнуться от ужаса. Это не то, что может легко прогнать перерождение, магия или заклятие.

Ынбёль понимала — надо что-то сказать. Но верный ответ всё никак не пробивался в голову.

Эллиот тоже был в замешательстве: видно по взгляду. Его не просили остановиться, но и продолжать сейчас было явно не к месту. Он так и завис над Ынбёль, не зная, как поступить. Впервые такой растерянный. Впервые такой маленький, но смелый.

— Можешь… — Ынбёль сказала это очень тихо, крепче прижав Эллиота. — Можешь сказать, что тоже любишь меня? Даже если это…

— Закончишь мысль — дам в лоб. Я не занимаюсь таким с теми, кого не люблю, — чувствовалось, что Эллиот намеренно избегает прямых выражений, чтобы не смутить Ынбёль ещё больше.

— Но ты же… Студент.

— Это тебе так студенчество представляется?

— Ну… Да?