Метаморфозы (СИ)

Повторив это наставление много раз, она бросилась в комнату и вынула из шкатулки ящичек. Схватив его и облобызав, я сначала умолял его даровать мне полёты, а потом сбросил с себя одежды и, запустив руку, набрал мази и натёр ей члены своего тела. И, уже помахивая то одной, то другой рукой, я старался подражать движениям птицы, но ни пушка, ни пёрышка, только мои волосы утолщаются до шерсти, моя кожа грубеет до шкуры, да на моих конечностях пальцы, потеряв разделение, соединяются в копыто, да из конца хребта вырастает хвост. Уже лицо - огромно, рот растягивается, и ноздри расширяются, и губы висят, к тому же и уши увеличиваются и покрываются шерстью. И ничего утешительного в моём превращении я не видел, если не считать того, что моё мужское естество увеличилось, хоть я и был лишён возможности обладать Фотидой.

И пока я осматриваю части моего тела и вижу себя ослом, хочется мне пожаловаться на поступок Фотиды, но, уже лишённый человеческих движений, как и голоса, я, свесив нижнюю губу и искоса посматривая глазами, всё ещё по-человечески увлажнёнными, молча, взываю к ней. А та, как только увидела меня в таком образе, ударила себя по щекам и воскликнула:

- Я погибла! Моё волнение и торопливость обманули меня, ввело в заблуждение и сходство коробочек. Хорошо ещё, что средство против такого превращения легко раздобыть. Ведь стоит пожевать тебе розы - и сбросишь ты вид осла, и снова обратишься в Луция. Почему я с вечера, по своему обыкновению, не припасла для нас веночков, - тебе бы и одной ночи не пришлось ждать! Но чуть начнёт светать - тут же будет тебе лекарство.

Так она горевала, я же, хоть и сделался ослом и из Луция обратился во вьючное животное, тем не менее, сохранял человеческое соображение. И так, я раздумывал, не следует ли мне забить копытами и закусать до смерти эту женщину. Но от этого замысла меня удержало более здравое рассуждение: ведь, покарав Фотиду смертью, я тем лишил бы себя надежды на помощь. И вот встряхиваю я понуренной головой и, молча перенося своё унижение, покорствуя моей беде, отправляюсь к своему коню в конюшню, где нахожу осла, принадлежащего Милону, моему хозяину. И я полагал, что если существуют между бессловесными животными тайные и природные обязательства чести, то мой конь, узнав меня и пожалев, должен будет оказать мне гостеприимство и принять как знатного чужестранца. Но мой носитель вместе с ослом сдвигают морды, сговариваясь погубить меня, и в страхе за свой корм, едва только видят, что я приближаюсь к яслям, прижав уши, принимаются лягать меня. И я был отогнан от ячменя, который вчера собственными руками насыпал этому благодарнейшему из слуг.

 Так-то встреченный и отвергнутый, я остался в одиночестве и отошёл в угол конюшни. Пока я размышляю о наглости моих товарищей и придумываю, как на следующий день, превратившись с помощью роз снова в Луция, отомщу своему коню, вдруг вижу на среднем столбе, который поддерживал балкон конюшни, почти на середине, изображение богини Эпоны, поставленное в нише и украшенное гирляндами из роз. Увидев средство к спасению, окрылённый надеждой, я опёрся, как только мог, вытянутыми передними ногами, встал на задние и, задрав голову, выпятив губы, старался добраться до гирлянд. Но мой слуга, которому поручен был уход за лошадью, заметив мою затею, вскочил возмущённый.

- Долго ещё мы будем терпеть эту клячу? Только что корм у скота отнимал, а теперь уже за изображение богов принялся. Я тебя, святотатец, так отделаю, что захромаешь у меня, калекой станешь!

И принялся искать, чем бы меня отколотить. Под руку ему попалась связка поленьев, лежавшая здесь: выбрав дубину покрупнее, покрытую листьями, он до тех пор лупил меня, пока снаружи не поднялся шум, в двери начали стучаться, по соседству раздался крик: "Разбойники!" - и он убежал.

Шайка разбойников, выломав ворота, всё собой наполняет, всё помещение окружено вооружёнными людьми, и прибегающие с разных сторон на помощь везде наталкиваются на врага. У всех в руках мечи и факела. Оружие и пламя сверкают. Тут кладовую, на запоры закрытую и замкнутую, устроенную в середине дома и наполненную сокровищами Милона, взламывают ударами топоров. Ворвавшись в неё с разных сторон, они вытаскивают всё добро и, завязав узлы, делят между собой поклажу, но её количество превышает число носильщиков. Тут, доведённые до крайности обилием богатства, они выводят из конюшни нас, двух ослов и моего коня, навьючивают на нас узлов потяжелее и палками гонят нас из дома. И, оставив одного из своих товарищей, чтобы он сообщил им о расследовании этого преступления, они, осыпая нас ударами, гонят в горы.