Метаморфозы (СИ)

- Разве ты не знаешь, что на дорогах разбойники попадаются! Как же ты ночью в путь пускаешься? Если у тебя такое преступление на совести, что ты умереть хочешь, так у нас-то головы не тыквы, чтобы из-за тебя умирать!

- Недолго - до света. К тому же что могут отнять разбойники у нищего путника? Разве ты не знаешь, что голого раздеть десяти силачами не удастся?

На это он, засыпая и повернувшись на другой бок, еле языком ворочая, сказал:

- Почём я знаю, может, ты зарезал своего товарища, с которым вчера вечером пришёл на ночлег, и думаешь спастись бегством?

При этих словах мне показалось, что земля до Тартара разверзлась, и пёс Цербер готов растерзать меня. Тогда я понял, что Мероя не из жалости меня пощадила и не зарезала, а от жестокости для креста сохранила.

И, вернувшись в комнату, я стал раздумывать, каким способом лишить себя жизни. Но так как судьба другого смертоносного орудия, кроме моей кровати, не предоставила, то я начал:

- Кроватка, дорогая моему сердцу, ты со мной столько несчастий претерпела, ты знаешь, что ночью свершилось, тебя одну я могу на суде назвать свидетельницей моей невиновности. Мне, в преисподнюю стремящемуся, облегчи туда дорогу! - И я отдираю от неё верёвку, которая на ней была натянута. Закинув и прикрепив её за край стропила, который выступал под окном, на другом конце делаю петлю, влезаю на кровать и надеваю петлю, всунув в неё голову. Но когда я оттолкнул ногой опору, верёвка обрывается, и я лечу сверху, обрушиваюсь на Сократа, который около меня лежал, и, падая, качусь с ним на землю.

В эту минуту врывается привратник, крича:

- Где же - ты? Тебе приспичило среди ночи уходить, а теперь храпишь, закутавшись?

Тут Сократ вскочил и сказал:

- Недаром все постояльцы терпеть не могут трактирщиков! Этот нахал вламывается сюда, наверное, чтобы стащить что-нибудь и будит меня своим ораньем.

Я поднимаюсь, счастьем переполненный.

- Вот, привратник, мой товарищ, отец мой и брат. А ты с пьяных глаз болтал ночью, будто я его убил! - Я, обняв Сократа, принялся его целовать. Но вонь от жидкости, которой меня те ламии залили, ударила ему в нос, и он оттолкнул меня.

- Прочь! Несёт, как из отхожего места!

И начал меня расспрашивать о причинах этого запаха. А я, отделавшись шуткой, стараюсь перевести его внимание на другой предмет и, обняв его, говорю:

- Пойдём-ка! Почему бы нам не воспользоваться утренней свежестью для пути? 

Я беру котомку, и, расплатившись с трактирщиком за постой, мы пускаемся в путь.

Мы шли уже долго и восходящее солнце всё освещало. Я рассматривал шею своего товарища, то место, куда вонзили, как я видел, меч. И подумал:

- Безумец, до чего же ты напился, если тебе привиделись такие странности! Вот Сократ - жив, цел и невредим. Где - рана? Где - губка? И где - шрам?"

Потом, обращаясь к нему, сказал:

- Недаром врачи сны приписывают обжорству и пьянству! Вчера, к примеру, я не считал кубков, вот и была у меня ночь с ужасными и жестокими сновидениями - мне до сих пор кажется, будто я залит и осквернён человеческой кровью!

На это он, улыбнувшись, сказал:

- Не кровью, а мочой! А впрочем, и мне приснилось, будто меня зарезали. И горло болело, и казалось, у меня сердце вырывают: даже теперь дух замирает, колени трясутся, шаг - нетвёрд, и хочется для подкрепления съесть чего-нибудь.

- Вот тебе - и завтрак! - Я снимаю с плеч сумку и протягиваю ему хлеб с сыром. - Сядем у этого платана.

Мы уселись, и я принимаюсь за еду вместе с ним. Смотрю на него, как он с жадностью ест, и замечаю, что его черты заостряются, лицо бледнеет, и силы покидают его. Краски в его лице так изменились, что мне показалось, будто приближаются к нам ночные фурии, и от страха кусочек хлеба, который я откусил, застрял у меня в горле и не мог ни вверх подняться, ни вниз опуститься. Видя, как мало на дороге прохожих, я всё больше приходил в ужас. Кто же поверит, что убийство одного из двух путников произошло без участия другого? Сократ, наевшись, стал томиться жаждой. Ведь он сожрал половину сыра. Невдалеке от платана протекала речка, вроде пруда, цветом и блеском похожая на серебро или стекло.

- Вот, утоли жажду влагой этого источника.

Он поднимается, находит удобное местечко, на берегу становится на колени и, наклонившись, тянется к воде. Но только он коснулся краями губ поверхности воды, как рана на его шее открывается, губка из неё выпадает, и с ней несколько капель крови. Тело полетело бы в воду, если бы я его, удержав за ногу, не вытянул на берег, где, оплакав спутника, около реки и засыпал землёй. Сам же, трепеща за свою безопасность, окольными путями убегаю и, словно у меня на совести убийство человека, отказываюсь от родины и родимого дома, приняв изгнание. Теперь, снова женившись, живу в Этолии.

Вот что рассказал Аристомен.

Но спутник его промолвил:

- Нет ничего баснословнее этих басен, нелепее этого вранья! - Потом, обратившись ко мне: - И ты, по внешности и манерам образованный человек, веришь таким басням?