Метель

Серёга не отвечал. Отойдя от двери, я склонился к нему, и тут меня буквально парализовало. Я застыл, ещё не до конца понимая, точнее не веря в причину накатившей на меня волны ужаса.

Серёга лежал на санках из еловых лап, присыпанный снегом как какое-нибудь морозное изваяние. Снег скопился в складках куртки, покрыл лицо, лёг тонким слоем на глаза. А глаза были открыты. Смотрели сквозь колючий полог. Сквозь меня. А снег не таял.

После нескольких секунд ступора, у меня как будто отнялись ноги, и я сел на задницу. Нелепо, словно по-детски. Уронив руки, и продолжая вглядываться в Серёгино лицо. Абсолютно белое в пробивавшимся из окна скудном свете зимних сумерек.

Я должен был убедиться. Пусть это было глупо, но я должен проверить пульс.

Впрочем, уже первое прикосновение дало мне то понимание, которого я так боялся. Рука была… словно деревянной. Намертво прижатой к телу, так что мне не хватило бы сил её распрямить. Это не было спазмом мышц или чем-то подобным. Она была абсолютно твёрдой и просто примёрзла.

Я снова сел на пол и медленно попятился, отползая к двери. Да, мне было страшно. У меня умер друг. Вероятно я уже час, а может и больше, возил за собой его труп. Потому что под конец пути у меня уже не осталось никаких сил на разговоры. Я просто шёл. Шёл и тащил, тащил и шёл… А сейчас он был мёртв. Друг, которого я не спас. Которому обещал, и не спас. И я боялся. Нет, не Серёгу. Одиночества. Сейчас я осознал, что нахожусь один, наедине с мёртвым телом, посреди тайги. И на многие километры от меня, нет ни одного человека.

Я не знаю, сколько я так просидел. Вжавшись спиной в дверь, и глядя на Серёгино тело. Меня охватило ощущение какой-то неизбывной пустоты. А следом за накатившим страхом, я снова почувствовал сковывающее дыхание холода. Взгляд потерял фокусировку. Я понимал, что я засыпаю. И мне казалось, что может быть это к лучшему. Может быть лучше над вдвоём здесь заснуть. И только где-то на грани сознания, мне было немного обидно от мыли о том, что завтра мне уже не проснуться.

– Санёк, ты чо, ебнулся? – мне по лицу прилетела увесистая пощёчина, так что в глазах засверкало.

А в следующую секунду я заорал. Заорал так, как не орал никогда. До боли в глотке, что самому по ушам ударило. Орал насколько хватало воздуха в лёгких, а потом набирал ещё и…

– Дурак! Дурак, заткнись! Точно ёбнулся! – Серёга, подползший ко мне со своего елового лежака, заелозил по полу, пытаясь отползти обратно и морщась от боли, – Положи топор! Санёк! Санёк, ну очнись ты!

– Ты же умер! – выпалил я, сжимая в пальцах рукоять буквально выдранного на ощупь из рюкзака топора.

– Куда умер? Ты меня как в дом втащил, так и повалился на пороге. Я уж думал всё, кранты, сгинем мы здесь оба. Я без тебя как? Я без тебя никак. Идти я никуда не могу, значит тут мне рядом и замёрзнуть. Потом смотрю – не, дышишь. Ладно, думаю, значит вырубило тебя. Я тебе по морде раз, два. Реакции толь, только что поморщился. Ну, думаю, ладно, дам тебе минут пять прочухаться. А с двери-то тянет. Того гляди, на улице замерзнуть не успели, так остекленеем тут. Ну, я, пока ты валялся, дверь худо-бедно закрыл. Посадил тебя кое-как. А дальше, думаю, нужно будить, иначе кони двинем. Что нам эта хибара, если здесь то же самое, что за дверью? Ещё час, и уже пофиг будет. В общем, когда я тебе третий раз по морде съездил, ты глаза наконец открыл, а потом… ты топор-то опусти, а… Сань?

– Серёга… Серёга… я думал, ты того… помер… Мы когда вошли, я тебя на санках твоих мёртвого видел… Я тебя трогал, а ты как лёд…

– Ты тож на живого-то не сильно был похож, – нервно ответил Серый, поглядывая на лезвие топора, который я продолжал сжимать в руках, напрочь забыв о нём думать.

Впрочем, секунду спустя, я уже откинул топор, бросившись обнимать друга и колотить его по плечам.

– Саня, блять! Нога! – взвыл Серёга, дёрнувшись от боли, – Ты если добить меня не хочешь – лучше печку затопи, а радоваться – это уже потом.

– Какую печку?

– Вон там буржуйка в углу стоит, – Серый махнул рукой в дальний угол единственной на всю избу комнаты, и, пыхтя и чертыхаясь, взобрался на какой-то топчан у стены, усевшись и привалившись спиной к брёвнам, – Я пока ползал, там ногой кучу дров задел. Невесть что, дровишки такие себе, до утра не хватит. Но, как прогорят, можно будет мебель сломать. Там стул какой-то, стол… Не околеем. На улице дрова искать без толку – там всё замело нахрен, только тепло выпускать выходя.

– Ладно, ща. Мигом!

Высыпав из рюкзака, безнадёжно порванного при извлечении топора, всё его содержимое, я отыскал фонарик, и, включив его, установил на столе. Теперь ориентироваться в избе стало проще. Взяв какую-то попавшуюся под руку потрепанную книгу, я пустил её на растопку буржуйки. Минут через пять дрова в ней уже радостно трещали, ещё не наполняя дом теплом, но уже основательно вселяя в наши сердца надежду.

– Ну что, выбрались? – спросил я Серёгу, усаживаясь на стул, который предполагалось пустить на растопку.

– Э, не говори «гоп», пока не перепрыгнешь. Мы где вообще?

– Чёрт его знает. На реке.