Метелло

Он остался один и пошел назад, покачивая головой и усмехаясь, и только у самого моста вспомнил, что ему следовало бы поинтересоваться судьбой Дель Буоно. Осторожно обойдя вокруг дома, где помещалась Палата труда, и убедившись, что он не оцеплен, Метелло поднялся наверх. Дель Буоно сидел за своим столом, окруженный работницами табачной фабрики, и писал протест против незаконных действий властей, арестовавших Миранду и двух других работниц. К тому времени даже среди сочувствующих рабочим владельцев типографий уже не оставалось ни одного, кто не потребовал бы от Дель Буоно денег вперед. Поэтому работницы сразу стали собирать деньги, чтобы в ту же ночь напечатать листовку протеста. Метелло порылся в карманах и пожертвовал двадцать чентезимо.

И вот в конце концов, после долгих хождений от одной строительной площадки к другой, благодаря настойчивости и бесконечным напоминаниям о себе Метелло снова очутился на лесах. Главное было вернуться, хотя бы ненадолго, в бригаду какой-нибудь строительной конторы, чтобы затем его брали всякий раз, как будет работа. Это была та же строительная контора, куда восемь лет назад он поступил чернорабочим. Теперь она получила подряд на строительство домов в районе Ромито. Рабочих нанимал сам подрядчик вместе с десятником. Он же руководил работами и потому помнил Метелло или сделал вид, что помнит, и тут же принял его каменщиком.

— Можешь заниматься политикой, если ты из тех, кто ею интересуется, только — подальше от стройки! Ты же знаешь, что у нас надо работать в полную силу, а не то держать не станем, — сказал ему подрядчик инженер Бадолати. — Договорились?

Это был уже немолодой человек, высокий, тощий, с лысеющим лбом, шляпа у него всегда была сбита на затылок. Бадолати не был «кровопийцей». Он с утра до вечера проводил время на лесах и знал цену труду. Когда, бывало, подведут под крышу очередной дом, он устраивал торжественный обед, сам садился во главе стола и выставлял столько вина, что при желании можно было напиться как следует. В люди он выбился из низов и, как говорили, стал теперь крупным домовладельцем. И действительно, у него было множество домов в городе, вилла на берегу моря и такое большое имение в Казентино, что земли в нем хватило бы на двадцать крестьянских семей. А может, и больше! Отец Бадолати был десятником, многие старики его знали, и память о нем не особенно способствовала популярности его сына. Старый Бадолати нажил состояние на строительных работах в новом центре города, где получал львиную долю всех подрядов.

И все благодаря жене, говорили люди, благодаря ее связям в городском управлении. Недаром ее девичья фамилия была Николини.

Правда, жена его принадлежала к очень отдаленной ветви этого знатного рода, утратившей право на фамильный герб. А возможно, и вовсе родилась от какой-нибудь служанки и только потом ее удочерили. Однако все это не мешало людям относиться с уважением к инженеру Бадолати. Его десятники обычно были куда хуже, чем он сам. Платил он рабочим больше других подрядчиков, и не его вина, что на эти деньги — тридцать чентезимо в час — семейным людям не очень-то можно было разгуляться. Ведь даже чтобы купить килограмм хлеба, цены на который «то и дело подскакивали», надо было потратить не меньше четверти дневного заработка.

Метелло был один и мог строго ограничивать свои расходы. К тому времени он распрощался с каморкой Пестелли и ночевал уже в бараке на строительном участке вместе с рабочими, которые жили в деревне и ездили домой только раз в неделю. Спал он на куче стружек или мешков, а чаще всего на голых досках: оно хоть и жестко, да зато не так жарко — ведь дело было летом. И вообще спалось ему здесь лучше, чем в каморке Пестелли, никакого сравнения! Но Метелло все же был благодарен старику. А бедняга на этот раз без всякой симуляции снова попал в больницу: артрит поразил сначала его руки, потом ноги и наконец добрался до сердца.

Начав работать, Метелло уже спустя три недели смог снять меблированную комнату. Правда, для этого ему приходилось растягивать каждую сигару на три дня, делать себе на завтрак бутерброды не с рубцом или яичницей, а с жареной тыквой, купленной в закусочной, и даже ужинать всухомятку.

Он кончал работу в шесть вечера. Около двух часов уходило на то, чтобы как следует умыться, переодеться и хоть немного отдохнуть. В восемь часов он еще причесывался перед зеркалом. Ему очень хотелось послушать с галерки оперу в театре Пальяно или посмотреть Стентерелло в исполнении Никколи в театре Гольдони. Он надеялся, что скоро это станет для него доступным. Все реже стал он бывать в Палате труда. Надо было «перевести дух» после лет, проведенных «между молотом и наковальней», и хоть немного развлечься.