Метод инспектора Авраама

Папа и мама,

Я знаю, что вы уже несколько дней меня разыскиваете, но советую прекратить поиски, потому что вы меня не найдете, и полиция тоже не найдет, даже с собаками.

В объявлениях, расклеенных на улицах, написано, что я исчез в среду утром, но мы все трое знаем, что это неправда. Мы все трое знаем, что я исчез гораздо раньше, что я исчез, а вы и не заметили, потому что вы не замечали ничего; и исчез я не в один прекрасный день, а это был столь постепенный процесс исчезновения, что вам уже казалось, будто я все еще дома, и это потому, что вы ни разу не потрудились посмотреть.

Я спрашиваю себя, почему вы именно сейчас меня разыскиваете, почему именно сейчас обратились в полицию, почему не сделали этого в течение тех месяцев и лет, когда все было ясно, все черным по белому. Раньше я считал: все потому, что вы слишком заняты собой и своей жизнью, но это была детская мысль, которая исчезла, когда я понял, что настоящая причина в том, что вам просто трудно приблизиться, потому что все люди боятся по-настоящему увидеть то, что происходит с другим человеком, в особенности то, что происходит с их ребенком, тем более если он иной, отличается от них, непонятен им, чужой для них птенец.

Я знаю, что это письмо причинит вам боль, но, наверное, я и хочу, чтобы вы испытали боль, как испытывал ее я. Вы могли этого избежать, но не сделали этого, вспомнили обо мне, когда было слишком поздно.

Вы, конечно, спрашиваете себя, где я сейчас и откуда пишу, – а я скажу только, что пишу издалека, из мира, где все намного лучше.

Уже не ваш сын,

Офер.

Несколько раз Зеев перечитал в кафе это письмо.

Он не испытывал ни радости, ни удовлетворения – только желание быть точным, найти верные слова и удалить неверные. Он составлял и вычеркивал предложения, вылавливая из письма все, что не мог сказать подросток в возрасте Офера. Все, что не могло звучать, как произнесенное Офером. А когда Авни вернулся домой, Михаль спросила:

– Как себя чувствуешь?

И он ответил:

– Клево.

Они сидели в гостиной, и его жена резала на дольки оранжевую дыню, первую за лето. Зеев пересказывал ей английский фильм, а она рассказывала о том, что было в школе, и о вечере с Эли, который был более возбужден, чем обычно, и все хныкал, искал отца. В полдвенадцатого Михаль сказала, что идет спать, и спросила, не ложится ли и Зеев. Он ответил, что пока нет.

– Хочу еще кое-что написать. – Мужчина улыбнулся, и его супруга, удивленно взглянув на него, сказала:

– Давно пора.

Зеев присел к письменному столу на балконе, но только после того, как, заглянув в спальню, убедился, что Михаль заснула. Он вынул из сумки стерильные перчатки, купленные в аптеке по дороге домой, и чистый лист из новой пачки бумаги для принтера и стал медленно переписывать составленные в кафе строчки. Авни вывел все слова округлыми, широко расставленными буквами, отличными от своего обычного почерка, убористого и угловатого. Он не включил выражения«все было ясно» и«все черным по белому», потому что они показались ему слишком стандартными, а также оборот «чужой для них птенец», которое, конечно же, не было знакомо Оферу. В конце письма, после слова «Офер», он добавил: «продолжение следует», а затем сложил это письмо с помощью линейки и вложил его в коричневый, средней величины конверт.