Метод инспектора Авраама

Рафаэль Шараби сломался на допросе, когда Шрапштейн дал ему понять, что у полиции, кроме писем и анонимного звонка, имеются еще и дополнительные улики. Может быть, даже тело. Приемы допроса у Эяля коренным образом отличались от тех, какими пользовался Авраам Авраам. Шрапштейн угрожал, напускал туману, без конца ссылался на разговор, идущий в соседней комнате, – словом, вел допрос, придерживаясь той тонкой и размытой границы, какую допускал закон. И ни разу не вышел из себя.

Сумел бы Авраам сломать Рафаэля Шараби?

Как и его супруга, тот лгал ему на протяжении всего расследования, а он и развесил уши. Инспектор верил отцу Офера и после заседания группы, когда доводы родителей были поставлены под сомнение. Продолжал верить, когда допрашивал мать Офера, и даже когда взъерепенился, и когда в нем вспыхнуло желание раскроить ее молчание о стену.

Ему нужна была сигарета, но не мог же он выйти из комнаты в такой момент!

Шрапштейн и Илана сидели перед маленьким экраном, как приклеенные, и лицо у полковника Лим было каменным. Она велела Аврааму позвонить Маалюлю, который теперь уже ехал сюда, и попросить его оповестить Службу социального обеспечения.

У Эяля, как оказалось, была козырная карта, о которой он не сообщил или не сказал, что собирается ею воспользоваться, – отпечатки пальцев отца на ранце. Эта деталь не была существенной, потому что и так предполагалось, что там окажутся его отпечатки. Любой желторотый адвокат, будь он в этой комнате, тут же смел бы эти туманные намеки Шрапштейна, как окурки на пол. Но таков был финт в стратегии, которую он разработал. Родителей-то на допрос не привели! Они пришли сами, по собственной воле, без адвоката.

Шрапштейн показал Рафаэлю письма, потом прибил его телефонным звонком, а в конце принялся твердить снова и снова, что его отпечатки пальцев покажут, что не Офер, а он был последним, кто держал этот ранец в руках. И Шараби струсил. Он боялся с самого начала допроса, гораздо сильнее, чем его жена. Теперь Авраам Авраам смотрел на его лицо. Впалые щеки, обросшие седой щетиной, заострившиеся от страдания черты. Он был в джинсах, белой футболке и белых кроссовках и выглядел как человек, моривший себя голодом. Слабохарактерность, которую заметил в нем Авраам при первой встрече, сейчас вся вывернулась наружу. Шараби боялся Шрапштейна – может, потому что не встречал его раньше, а может, и потому, что до момента его признания этот полицейский был тверд, как кремень. С той самой минуты, как отец Офера сел напротив него, было ясно, что следствие обнажит все, что было сокрыто.

– Вы не поняли, почему вам следует со мной говорить? – спросил его Эяль. – Вашу жену допрашивают в соседней комнате, и вы знаете, что ей этого не выдержать. Я только что вышел оттуда и видел, через что она проходит. Это страшно. Вы не знаете инспектора Ави Авраама, он вытянет из нее все, что пожелает, неважно, каким способом. Если вы расскажете мне правду, то, поверьте мне, убережете и жену, и себя от более тяжелых страданий. Поймите, он еще вчера хотел арестовать вас обоих и послать в центр заключения Абу-Кабир. Вам хочется попасть в Абу-Кабир? Вы согласны на то, чтобы вашу жену отправили в Абу-Кабир?

Поначалу Рафаэль Шараби еще пытался защититься.

– За что он нас арестует? За письма, которых мы не получали? Мы обратимся к адвокату! – заявил он.

– Это пожалуйста. Вы требуете адвоката? Вам известно, как мы это трактуем, но ради бога. Однако предупреждаю, что нам потребуется некоторое время, чтобы организовать вам звонок адвокату, у того займет время дорога сюда, а тем временем ваша супруга в соседней комнате выкрикнет то, что вы скрываете: не скажет, а прокричит. Но разумеется, воля ваша.

Илана посмотрела на Шрапштейна и сказала:

– Надеюсь, ты ни разу не отсоветовал ему обращаться к адвокату.

– Ни разу, – тихо заверил ее Эяль.

На видеозаписи было видно, как Рафаэль Шараби стоит на пороге своего труднейшего решения. Он сжал пальцы в кулак и положил его на стол. Почти такой же жест, что и у его жены.

Дверь комнаты заседаний открылась, и вошел Маалюль.

– Я поговорил со Службой социального обеспечения. Они кого-то посылают, – сказал он Илане, а потом, не говоря ни слова, положил руку на плечо Аврааму Аврааму, выражая ему то ли поддержку, то ли соболезнование.

Стрелки часов на экране компьютера быстро двигались вперед. Рафаэль Шараби сидел на своем стуле, ссутулившись и погрузив лицо в ладони. Шрапштейн склонился над ним.

– Вы что, не понимаете, что с вами все кончено? Действительно не понимаете? Для вас единственный путь помочь себе и жене, да и Оферу тоже – это сказать правду.

Из-за сомкнутых на лице ладоней Рафаэля послышался скулеж.

И тогда Эяль выпустил последнюю пулю.

– Скажите, вы действительно не понимаете, почему вы здесь? – прошептал он ему на ухо. – Думаете, мы привели вас сюда из-за этого телефонного звонка? Так вот, буду с вами откровенен. У нас есть письма, у нас есть телефонный звонок, у нас есть ваши отпечатки пальцев, которые докажут, что после вас ни один человек к ранцу не прикасался. И у нас есть Офер.