Метресса фаворита. Плеть государева

И тем не менее Ушаков не мог бы однозначно приписать Кульмана к злодеям и теперь вёз его в Санкт-Петербург на суд к Толстому, прекрасно понимая, что не сдюжит поставить своей подписи на приговоре, каким бы тот ни был.

— Быть может, мне дадут несколько месяцев всё же подготовить новых медикусов? — вкрадчиво заглядывая ему в глаза, лепетал уже уразумевший, что расплата неминуема, Кульман. — Я бы попросил месяца два, чтобы хотя бы расшифровать свои записи, ведь многое делалось с поспешностью, я, конечно, после старался переписывать на чистовик, но успел далеко не всё. К тому же записи записями, а в большинстве случаев нелишним бывает растолковать тот или иной вопрос лично.

От всех этих предложений хотелось выть. Ни в лучшем положении находились и посетившие усадьбу Кульмана дознаватели. С одной стороны, они понимали, что Антон Иванович может научить их таким штукам, после которых они, возможно, смогут разбирать сложнейшие дела, точно орешки щёлкать, с другой — можно ли учиться у человека, о котором точно знаешь, что того казнят? Потому как даже после того, что следователи своими глазами увидели поляну трупов, от одного вида которой блевать тянуло, они прекрасно понимали, что медикус не от хорошей жизни превратил собственную деревню в медицинскую лабораторию, что он всё это время думал не о личном удобстве, а о деле. Об их общем деле. Несмотря на последние события, несмотря на все страхи и брезгливость молодые дознаватели во многом разделяли чувства Ушакова, признавая, что такого медикуса, как Кульман, у них никогда прежде не было и уже не будет. Такого друга, как Антон Иванович, тоже.

Оказалось, что, распрощавшись с Ушаковым на месте убийства Люсии, Кульман написал Меншикову, сообщив ему о гибели актрисы его театра, и среди изъявления соболезнований и обещаний сделать всё зависящее от него для поимки душегуба, Антон Иванович не рекомендовал хоронить означенную Люсию Гольдони в открытом гробу. Так как степень разложения стала такой, что это могло напугать решивших почтить память Люсии.

Осторожное и вместе с тем откровенное письмо привело к тому, что Александр Данилович прислал в крепость гроб, письменно прося работников холодной подготовить тело Гольдони к похоронам и указывая, что похоронена она должна быть именно в закрытом гробу.

После такого более чем чёткого предписания Ушаков избавлялся от необходимости докладывать, что Кульман сделал с телом Люсии, тот же обещал, добравшись до крепости, первым делом разложить все косточки по порядку и обвернуть их в саван, как если бы тело оставалось цельным. Пока что кости несчастной девушки были уложены в холщовый мешок и отправлены на телегу, в которой ехал котёл-ванная — подарок, который Кульман делал родной Канцелярии, а также различные приспособления, призванные облегчить работу судебных медикусов.

Сочувствуя Кульману, Ушаков не только не велел заковывать его на протяжении всего пути, но и, вопреки всем правилам, усадил Антона Ивановича в свою карету. Сборы и сама дорога заняли три дня. Прекрасно понимая, что медикус не попытается его зарезать, для того чтобы бежать, засыпая под мирный стук копыт, Ушаков каждый раз ловил себя на мысли, что даже если Кульман вдруг ударится в бега, а он это заметит, то не будет останавливать. А, скорее всего, просто повернётся на другой бок, укрывшись пушистым одеялом. Тем не менее они почти что не разговаривали всю дорогу, а Кульман так ни разу и не попытался улизнуть от своего не слишком бдительного стража.

Вернувшись в Санкт-Петербург, Андрей Иванович велел запереть Кульмана в одной из свободных камер, предварительно отдав ему его же вещи, которые до этого медикус перетащил в крепость, дабы ночевать там. Ночь предполагалось отдыхать, наутро же Антон Иванович намеревался начать собирать скелет Люсии для похорон. Конечно, в гроб можно было положить просто мешок с костями, но Ушакову виделось это каким-то новым надругательством над телом несчастной девушки.

Меншиков в крепости не объявлялся, но Андрей Иванович отлично представлял, что тот чувствует — Люсия была дочерью Светлейшего. Пусть незаконнорождённой, пусть поздно обретённой, но всё-таки дочерью. Ко всему прочему она действительно была очень похожа на Машу Меншикову, а значит, Александр Данилович теперь, всякий раз видя свою дочь, был обречён вспоминать погибшую.

А ведь он — Ушаков, в некотором роде повинен в смерти Люсии, ведь это именно он приставил к итальянцам Полину Федоренко. Где теперь искать эту самую Полину? Как искать?

В Петербурге у агентессы остался дом, в который хитрая бестия, должно быть, уже не вернётся. Нет родных, которым она могла бы написать, выдав своё убежище, не было любимого человека. Да и когда ей было им обзавестись? Федоренко всё время была задействована Канцелярией по своей шпионской части, красивая и решительная, с тонкими чертами лица, — Ушаков считал её чем-то вроде своего любимого оружия, драгоценного клинка, при помощи которого удалось выиграть уже столько сражений. И вот этот самый клинок предал своего владельца.