Метро

— Зачем. Он во главе этой пирамиды стоит. Он всем тут заправляет. Красными крутит, фашистами… Мельником. Я хочу понять. Какой в этом смысл. Что мы все в метро. В чем план. Пускай скажет.

— Смотри. У тебя корочки отсохли. От ожога. Можно?

— Это… Ты говорила, я это сам себя прижег?

— Да.

— Почему я это сделал? Зачем?

— Поговорил с ним и прижег себя. С Алексеем.

— Я? То есть… Из-за Ордена? Это я… Я орденский девиз прижег… Он мне рассказал об Ордене что-то? Чем они занимаются теперь?

— Вспомнил?

— Значит, и ты все знала?

— Артем. Хочешь прилечь? Ты еле на ногах держишься.

Он сел на корточки у стены.

— Почему ты не объяснила мне? Зачем отправила меня в Балашиху?

— Ты ничего тут не сделаешь, Артем. Иногда можно только прижечь себя сигаретой. И все.

— И про глушилки?! И про мир?!

— Да.

— Когда он придет? Когда?!

— Я не знаю.

— Ты знаешь! Ты же говоришь, что чувствуешь его! Скажи!

— Что ты хочешь от него?

— Спрячь меня. Спрячь. Прошу тебя. Спрячь меня тут.

— Спрячу, — она опустилась рядом с ним на корточки, погладила нежно по вискам голым, по темечку. — Вот за шторкой посиди.

Задернула занавеску.

— Еще можно сделать. Еще все можно.

Он смотрел еще в ткань, расписанную цветочками, и в сердцевине каждого цветочка видел чей-то затылок безглазый, целое цветочное поле из затылков. Тут были изображены все люди с Красной Линии, безликие, живущие только для того, чтобы им однажды в этот затылок выстрелили: такой орнамент.

— Зачем, — шептал себе Артем упрямо, чтобы не уснуть. — Хоть ты хозяин, хоть ты сам черт. Все расскажешь. Зачем ты так с нами. Зачем ты с людьми так. Зачем нам тут сидеть. А если не скажешь — в лоб тебе. Из вашего же нагана. Промеж глаз. Сука.

Баюкал-баюкал себя — и уснул.

Глава 20. Чудеса

И умер.

Всегда было интересно, есть ли там что, или просто свет выключают. И нельзя ли с кем-нибудь договориться, чтобы отправиться назад, в детство. В довоенное время, к еще живой матери на еще живую Землю. Вот был бы отличный рай.

Но загробный мир оказался другим. Какая жизнь, такое и посмертие: задраенное. Разве что почище и стены в свежей краске. Масляной. Если вся жизнь масляной краской покрашена, то и рай с адом должны быть такими же.

Кроме стен, была койка. Рядом стояли еще, заправленные, пустые. Странно: не один же он сюда умер.

Еще палка металлическая была, а на нее повешен прозрачный пакет с какой-то жидкостью. От пакета шла резиновая трубка к Артемовой руке, подменял ему кровь на дрянь какую-то.

Ага. Живой, следовательно.

Поднял руку, сжал и разжал пальцы. Не привязана. Ногами пошевелил — свободны. Откинул простыню, посмотрел на себя: в чем мать родила. Дырки от пуль пластырем залеплены, белым. Зачем это с ним так? Кто?

Повел спиной — ничего не почувствовал. Подживали укусы от плетки. Посмотрел на сигаретные ожоги: корки сошли. Под ними — розовые пятна.

Что случилось?

Стал вспоминать: были цветы затылочные. Был с Сашей разговор. Револьвер был в руке. Как вместо этого всего ему подложили койку, а вместо крови — заменитель накапали?

Спустил ноги на пол. Взялся рукой за шест, как за посох. На ногах было стоять непривычно. Плыла голова, звуки кривились.

Комната квадратная, одна дверь.

Поковылял вместе с посохом и с фальшкровью на своих ходульках к этой двери. Подергал. Заперто. Постучал. Безответно.

Но там, за дверью, шла жизнь. Голоса какие-то раздавались, фанерой отфильтрованные, музыка, смех; смех. Может, рай там все-таки? А он в предбаннике? Надо просто от своей, порченой крови совсем избавиться, залить вместо нее ангельскую бесцветную, и пустят?

В замке завелась железная личинка, закрутилась. Услышали.

Артем подумал: чем бить? Но долго думал. Не успел.

На пороге стояла женщина. В белом халате: стираном и глаженом белом халате. Улыбалась ему.

— Ну вот. А мы волновались уже.

— Волновались? — аккуратно спросил Артем. — Вы?

— Конечно. Столько времени без сознания.

— Сколько?

— Ну уж неделя. Вторая пошла.

— Зато выспался, — сказал Артем, стараясь через ее плечо высмотреть, что там в коридоре ему готовится. — Не знаю уже даже, чем теперь на том свете заниматься буду.

— А вы разве торопитесь? — покачала головой женщина.

Она миловидная была. Веснушки бледные, глаза рыжие, волосы убраны. Улыбка — и видно, что часто улыбается: лицо так расчерчено.

— Врач сказал, неделя-другая, и в путь.

— Я тоже вот врач. И не стала бы уж так категорично.

— А как стали бы?

И у Артема в груди шевельнулась личинка — надежда.

— Ну… Вы получили, с моей точки зрения, дозу в пять или шесть грей. Когда? Недели за две до госпитализации? Судя по крови.

— До госпитализации?

— Если бы все было своевременно… Если бы мы начали курс сразу… Я бы сказала, что у вас были бы пятидесятипроцентные шансы. Сейчас — не хочу врать… Терапия приносит неплохие результаты. Переливания. Антибиотики удалось правильные подобрать.

— Антибиотики? Терапия? — Артем прищурился.

— Ну и остальное… Вы, думаю, и сами чувствуете. Язвы заживают. Так или иначе, это никакая не неделя. Есть вероятность — и вполне солидная — пойти на поправку. Организм хорошо реагирует…

— Антибиотики откуда?