Метро

— Спроси у Ильюши. Он скажет тебе. Кто от такого откажется? Настоящая книга, моим именем подписанная! Не учебник для людоедов. Миф. Легенда. На века.

— Они нас топят в дерьме. Они нас как скотину. Как стройматериал. За людей нас не… А ты… Ты же помогаешь им… Ты… — и тут накрыло взрывной волной; понял; от понимания контузило; голос пропал совсем, и Артем дальше беззвучно уже высекал из воздуха, только на выдохе горлом чуть присвистывая. — Блядь. Он прав же. Он же во всем прав, мразь эта. Ведь нету никаких «нас» и никаких «их». Вот она, гидра. Мы сами — гидра. Они же из нас и состоят. Вся аристократия сто лет назад расстреляна. Кого винить? Некого. Мы же это сами с собой так. Они там, в бункере — из кого набраны? Из нас. И теперь… Ты, Леха… Как ее победить, гидру? Никто и не думает с ней всерьез рубиться. Каждый только и мечтает — свою голову ей предложить, одной из ее голов стать, сам говорит — на, кусай, забирай меня, хочу в тебя, хочу с тобой. Ни одного геракла, зато из голов целая очередь. Какая власть… При чем тут власть… Господи, какой я идиот… Знаешь, что? Пиши, дедуль. Печатайся. Долгих лет тебе. Господи, бля…

Его разбирал смех.

Боялся разрыдаться, а изо рта наружу смех полез, как пена у бешеного.

— Артем!

Он увидел Аню. Встал перед ней на колени.

— Прости меня.

— Артем, что с тобой?

— Что, на Чеховскую, правда? — спросил Тимур. — Туда вот-вот фашисты вернутся. Может, Полянка все-таки?

— Нет. Открой герму. Наверх. Наверх пойду.

— Что?!

— Артем!

— Открывай герму! Открывай!

— Артем, что с тобой?

— Пойдем наверх, Анечка! Наверх! Наверх.

Глава 23. Свои

— Вон они! Вона!

Через решетку перил, снизу вверх почудились, нет, не почудились черные бутсы.

— Беги!

— Открывай ворота! Открывай, говорю!

— Ты с винта, что ли?.. Ты без химзы…

— Я — нормальный! Ну?! Сдохнем тут из-за тебя, кретина! Ну!!

— Где он?! Где они?!

— Дай руку! Не выпускай!

— Я с вами. Я с вами. Я не хочу тут.

— Хер с тобой… Куда хоть там-то? Что тебе наверху?!

Переворачивая столы, перепрыгивая через скамьи, опрокидывая квохчущих браминов, помчали в обратный конец станции. Орденские высыпали из перехода, раскатились по платформе свинцовой дробью.

Долетели до гермоворот, ткнули охране ствол в рыло, завертели винты-запоры, потянули тонну стали по рельсам: стало отходить без желания в сторону; втиснулись в щель, взлетели по ступеням.

Откуда в Артеме остались силы? Откуда — жизнь?

Гнались за ними. Грохотали по граниту. Шли по пятам. Стреляли на бегу, но на бегу и мимо. Галдел разоренный курятник. Замерла створа ворот. Щель оставалась узкой — за кулисы. Сквозь нее лезли бойцы в черном, а брамины от нее жались подальше, чтобы не получить чужую дозу.

Выскочили в вестибюль: Артем, Аня, Тимур и Илья. На выигранную секунду успели взломать наружную дверь, вывалиться голыми в стылую московскую ночь.

— Тут что?!

— Здесь… Здесь оставили… Погоди… Вон она! Руку. Туда!

Пригибаясь — бегом вдоль молчащей Библиотеки, где Артем когда-то страх оставил; под ее незрячими окнами, под слоновьими тумбами ее колонн, по отставшим от стен мраморным плитам. Черные сзади вылетели следом из вестибюля Боровицкой, похожего на вход в усыпальницу. Засомневались — по улице без защиты.

— Наглотаемся сейчас! Тут фонит — знаешь, как…

— Вот. Здесь. Она? Она!

Савелия отбуксированная японка. Брошенная, когда Летяга отлучал их от глушилок. Когда? Сто лет назад; Савелия нет — его люди снесли и утоптали на Комсомольской: в первый же день своей службы в Ордене погиб и пропал без вести. А машина его — вот. Стоит, ждет хозяина.

Артем подергал ручки по кругу, влез через забытый багажник. Под пассажирским ковриком — запасной ключ. Савелий сказал на Комсомольской. Завещал как будто. Вставил ключ, крутанул. Ожило.

От Боровицкой отделились все же, решились, черные фигуры.

— Внутрь давайте!

— Куда вы?!

— На ВДНХ! К своим. Домой. Рассказать им!

— Я — нет. Я остаюсь. Что мне там? Я с ними договорюсь!

— Лезь в машину, идиот!

— Это же наши! Я договорюсь. Постой… Забыл. Вот. Твое? Отдали.

Достал — черно-серый, тусклый — наган.

— Мое.

Сунул Артему в открытое окно.

— Спасибочки, бля.

— Все! Езжай!

Тимур поднял руки, развернулся и зашагал к бегущим навстречу черным бесам. Артем перекрестил его мысленно. Вжал газ.

От Охотного ряда, от Тверской ветер принес сгусток звука: рык мотора.

Рванули с места. Развернулись с визгом, резина задымила. Аня — слева, на переднем пассажирском; Илья Степанович, хвост не пришитый, сзади болтается. Задраили окна.

В зеркале заднего вида безгласно, как тряпичный, повалился на землю Тимурчик, упал поднятыми руками вперед. И туда же, в его черную рамку, еще через секунду влетел бронированный внедорожник.

Тормознул у тела. Потушил фары. Уменьшился. Растворился.

Неслись по Воздвиженке, по всем местам, где Артем сотню раз хаживал: а теперь — в последний раз. Глядели порожне с обочин вслед мчащейся японке чьи-то выклеванные черепа, выеденные здания, высохшие деревья.