Метро

И обглоданной луной было чуть подсвечено пустое небо. В небе было звезд наколочено, как в ту ночь, когда Артем вышел с Женькой наверх, хитростью заставив его и Виталика отпереть гермозатвор на Ботаническом саду.

— Помнишь, Жень?

— Хватит, Артем. Пожалуйста.

— Прости. Я больше не буду. Правда.

Мигнуло-кануло Министерство обороны из костяно-белой извести, прошмыгнул склепик станции Арбатская. По правую руку стояли прямо и узко высотки в двадцать с чем-то этажей, похожие на бойцов, забытых на победном параде. По левую шли дурацкие и величественные растопыренные дома Калининского, с самыми большими в какой-нибудь Европе рекламными экранами, теперь выгоревшими дочерна. Часовые отдавали Артему честь. Экраны показывали ему его прошлое и его будущее.

— Как дышится? — спросил он у Ани.

— По-другому.

Вспомнил, как тут был в первый раз — два года назад. Как тут все было иначе. Тогда была тут жизнь — выморочная, чужая — но копошилась. А теперь…

Артем поглядел в зеркало. Показалось, что где-то вдалеке преследует их сгусток темноты; показалось?

Повернул круто, с визгом, на Садовое, и по Садовому пошел в прогрызенной колее, мимо посольства Соединенных Штатов, сожженного на костре, мимо высотки на Краснопресненской — для нежити построенной, с колом на крыше, мимо основательных гранитных домищ, в честь чучела названных «сталинками», мимо площадей-бомбовых кратеров, мимо переулков-траншей.

Смотрел и думал: мертвое к мертвым.

— Домой? — спросила Аня.

— Домой, — ответил ей Артем.

Праворукая пуля-японка выскочила на Проспект Мира; нарушил разметку, погнал на восток. Проскользнули под эстакадой — пересечением с Третьим кольцом; вынесло на мост над железной дорогой, проложенной где-то по самому дну темноты. Еще немного — и поднялась над деревьями застывшая в небе ракета, музей глупой космонавтики, сигнал о близком ВДНХ.

Снова причудилось позади движение. Даже обернулся на секунду; и чуть не влетел в скособоченную фуру, еле успел отвернуть.

Шныряя между ржавыми консервами, знакомой тропой выбрались к входному павильону — к родной станции; машину загнал за киоск обмена валюты — железный куб. Спрятал.

— Быстро добрались. Может, и не очень большая доза, — сказал Артем Ане.

— Ладно, — ответила она.

Вылезли, прислушались… Где-то рычало вдалеке.

— Бегом.

Пробрались в вестибюль — Артем бросил последний взгляд сквозь пыль на плексигласе — преследуют? Нагнали?

Кажется, нет. Если и гнались, отстали.

Верхний гермозатвор открыт; надо вниз по эскалатору, на полсотни метров в глубину. Внизу — ни зги, но Артем эти ступени за год наизусть выучил. Илья споткнулся, полетел было уже носом в ступени и дальше — хребет ломать, еле его поймали.

Наконец ступени кончились. За короткой площадкой начиналась стальная стена — гермоворота. Артем вслепую и точно шагнул влево, с ходу нащупал на стене таксофонную трубку на металлическом шланге, первую из двух.

— Открывай! Это я, Артем!

Трубка глухая была, как будто провод оборван. Как будто он в один из тех домов снаружи звонил, а не на свою живую станцию.

— Слышите?! Это Артем! Черный!

Эхо от его голоса звенело в угольной пыли, в тоненьких металлических пластиночках. Другого звука в трубке не имелось.

Артем нашарил Анины пальцы. Сжал.

— Все нормально. Просто спят.

— Да.

— Когда ты уходила, все ведь было…

— Все в порядке было, Артем.

Илья Степанович трудно, громко дышал.

— Не надо так глубоко, — посоветовал ему Артем. — Фон же.

Повесил трубку. Снова снял. Приник к холодному пластмассовому кругу.

— Але! Это Артем! Откройте!

Никто не собирался им открывать. Как будто некому было.

Он подошел к стене, стукнул кулаком по железу. Плохо вышло, неслышно. Тогда вспомнил о револьвере. Взялся было за ствол, чтобы рукоятью врезать по стали. Одумался: вдруг заряжено? Вытащил барабан. Пощупал. Почему-то было в нем вставлено два патрона. Выдавил их, опустил в карман.

Стал бить наганом в железный занавес, как в колокол. Бомм! Бомм! Бомм!

Вставайте, люди! Просыпайтесь! Оживайте! Ну?!

Прижался ухом к стене. Есть кто?

Снова: бомм! Бомм! Бомм!

— Артем…

— Должны быть!

Опять схватил трубку, повесил на рогатину, снял.

— Але! Але! Это Артем! Сухой! Откройте!

Там нехотя что-то заворочалось.

— Слышите?!

Кашлянули.

— Открой ворота!

Наконец сказали:

— Какое еще, на хуй? Ночь!

— Никицка?! Открывай, Никицка! Это Артем! Открывай!

— Открывай, Никицка, жри фон. Да? Хуль ты там забыл опять?

— Открывай! Мы без защиты тут!

— А вот не хер потому что!

— Ну вот я отчиму скажу… Зараза ты…

Там сморкнулись.

— Ладно…

Железная стена лениво, равнодушно поползла вверх. Стал свет. Вошли в буферный отсек: краник в стене, шланг валяется. Еще трубка.

— Буфер открой!

— Сполоснись сначала! Дерьмо всякое тащить…

— Как? Мы голые тут!

— Мойтеся, говорят!

Пришлось обхлестать и себя, и Илью Степановича, и Аню холодной водой с хлоркой. На станцию вошли вымокшие и замерзшие. Пахнуло сразу навозом, свиньями.

— Спят все. Сухой спит. Ну и наряд у тебя.

— А нам куда?

— Палатка ваша свободна, — Никицка поглядел на них, продрогших цуциков, смягчился. — Ждали вас. Погоди, тряпок дам вам обтереться. И идите, лягте. Завтра утром разберешься.