Мэтт Грэнвилл, Везучий Неудачник

Алек был мне очень рад. Поздравил с тем, что магия вернулась, расспросил, кто мне Бусинка. Я чуть не ляпнул «младшая сестра», но вовремя спохватился. Сказал, что это дочка одних моих давних знакомых, попросили присмотреть. Для верности я показал Бусинке за спиной кулак, но она, молодец такая, уже увлеклась тянучками-растянучками. Вайверин была просто невероятно, неправдоподобно красива в легком пепельно-розовом платье и с крохотными жемчужинками в длинных волосах. Я так засмотрелся, что Бусинка довольно чувствительно заехала мне по ноге.

– Мы собирались уже уходить, правда, Мэтью? – твердо заявила сестра, с интересом наблюдая, как тянучка-растянучка сама собой наматывается на руку.

– Так рано? – удивился Алек. – Еще не начиналось самое главное! Пойдемте лучше занимать места, пока толпа не хлынула.

Я подхватил упирающуюся Бусинку и посадил себе на шею. Папа прав: у ребенка такой шанс посмотреть праздник, нельзя его упускать! Ну и у брата… тоже праздник.

Мы успели вовремя: едва запрыгнули на трибуну, как погас свет. Для заката было еще рано, но, как шепнула Вайверин, это придумал Феррариус, чтобы ритуал смотрелся красивее. Хотя наша трибуна была далековато, я сумел разобрать, что о чем, о чем, а уж о красоте наш ректор очень даже заботился. Его роскошная мантия выделялась даже на фоне весьма небедных нарядов магистров и профессоров.

По сигналу ректора на трибунах все затихли. Феррариус вышел вперед, к такому же столбу, как рядом с нами, и бережно провел по нему рукой. Он постучал пальцами по столбу и заливисто засвистел. Столб вдруг разогнулся и стал в два раза выше. По нему пошли трещины. Старая бурая кора опала вниз, и под ней обнаружилась другая, нежного серо-зеленого цвета. Феррариус продолжал свистеть, и от столба, точнее, ствола начали отклеиваться и распутываться ветви. Они были расположены по спирали. Как тихонько объяснила Вайверин, на время спячки ветви крепко обматываются вокруг ствола и покрываются зимней корой. А весной дерево стряхивает кору и ветки разматываются обратно.

На дереве была полупрозрачная длинная хвоя, которая через пару дней потемнеет. От нее шел сильный аромат сосен и клейкой листвы. На концах самых высоких веток были пушистые белоснежные клубки, напоминавшие бутоны цветов. Свет окончательно погас, но в тех местах, где ветки прилегали к стволу особо сильно, обильно выступила смола, которая светилась янтарными искрами. Все замерли. Клубки раздулись и стали похожи на головки пушистых созревших одуванчиков. Они медленно-медленно распускались.

Но вместо цветов в них были птицы. Такие же белоснежные, с золотыми шейками, в каждом гнезде по две взрослых и два-три птенчика. Одна птица высунулась наружу, прочистила горлышко и весело запела в ответ на свист Феррариуса. Ее песню тут же подхватили другие. И сразу после этого по всему городу некрасивые столбы принялись сбрасывать зимнюю кору и поднимать к небу ветви с распускающимися гнездами. Это был завораживающее зрелище: высокие стройные деревья с серебряными ветками и легкие, воздушные гнезда с крошечными птичками, которые пели так громко.

Птичье пение не прекращалось, от него затрепетала, задрожала хвоя, и вот уже высокие деревья шумят, нагоняя сильный свежий ветер. Он пах травой и цветами, талым снегом и чуть-чуть – прелой землей. Весенний Ветер зеленым потоком носился над городом, пробуждая к жизни все, что еще не вышло из зимней спячки. В кадках проснулись часогонии, и на их петлях, свитых в бесконечные восьмерки, проклюнулись почки. По всему ковру рассыпались крошечные точки колокольчик-травы. Возле Магистрата зазеленели липки. И по тому, как шмыгала носом Бусинка, я понял, что сопли тоже будут зелеными.

Под град аплодисментов и визги восторженных поклонниц Феррариус поклонился и на весь город объявил, что сразу после передвижек будет фейерверк и что все заведения работают до утра. Увидев, как на него смотрит Вайверин, я от всей души пожелал, чтоб у ректора тоже сломался голосовой модулятор. Ну правда, толку от него? Только свистеть красиво умеет!

Мы стояли с самого края трибуны, возле перил ограждения, и народ уже потихоньку расходился. Бусинка раскапризничалась, что хочет остаться, но я-то понимал, что если мы придем домой после передвижек, то до самого следующего тура мне не разрешат из дому и нос высунуть. Так что я строгим голосом отчитал ее и попытался запихать тянучку-растянучку в сумку. Та, как на грех, переползла на меня и опутала руки. Пытаясь освободиться, я присел и вцепился в нее зубами. На меня напирала толпа, спускавшаяся вниз, кто-то толкнул слишком сильно, и я полетел вниз.