Меж двух мундиров. Италоязычные подданные Австро-Венгерской империи на Первой мировой войне и в русском плену

Этническое определение пленных происходило в лагерях в условиях крайней неразберихи при отсутствии последовательной и единой системы классификации[287]. Время от времени применялись разные критерии и разный уровень точности, без заранее определенного списка признанных национальностей. Российские власти с самого начала интересовало, по сути, различие между «славянами» (без каких-либо уточнений, — чехов, поляков, далматов, хорватоязычных истрийцев) и всех остальных. Позже внимание обратили на итальянцев, эльзасцев, румын и др. Среди множества упрощений не было ничего необычного в том, что и австрийцы, и германцы регистрировались просто как «немцы».

Свою этническую принадлежность выражали сами пленники, используя разные критерии, часто путая национальность с подданством: словаки или румыны называли себя «венграми» или «мадьярами», так как все они принадлежали Венгерскому королевству; словенцы использовали расплывчатое понятие «австрийцы»; поляки из Восточной Пруссии именовались «немцами», как и немецкоязычные жители Германии и Австрии. В ряде случаях разнообразие и неточность определений, вероятно, были признаком неопределенности национальной идентичности самих пленных, отнюдь не развившимся чувством этнической принадлежности на основе их собственного языка. Однако чаще всего это становилось результатом фундаментального непонимания того, что следует понимать под национальностью.

Таким образом, система определения национальности пленных была совсем не последовательной и стандартизированной, предоставляя им достаточную свободу. Например, они могли объявить себя «евреями», что не практиковалось в Габсбургской империи во время переписей. Они, при возможности, учитывали российскую политику поддержки славянских народов, при ненависти к немцам и венграм. Они также могли изменить свои заявления после перемен в общей ситуации. Всё это позволяет понять, что признание себя принадлежащим к одной национальности, а не к другой, являлось результатом сложных и меняющихся оценок и условий.

Два офицера, один родом из Триеста, другой из Меццо-короны близ Тренто, 5 августа 1915 г. с некоторым смущением написали из лагеря для военнопленных генеральному консулу Италии в Москве, объясняя свое особое положение. В момент пленения, будучи ранеными, они сочли за лучшее объявить себя славянами, зная, что для остальных целью будет Сибирь. После мая 1915 г., рассматривая возможность отправки в Италию, они решили исправить свою «совершенную простительную ошибку». При этом страх прослыть предателями среди своих товарищей заставил их обратиться к итальянским властям конфиденциально, учитывая, что письма проходили через разные руки, прежде чем попадали в Москву[288].

Нечто подобное испросил Франческо Лангер из Триеста, который жаловался, что был ошибочно зарегистрирован как «польский израильтянин» и что теперь не может быть признан итальянцем — как раз в момент, когда это позволило бы ему освободиться[289]. Один капитан из Праги сначала объявил себя чехом, чтобы воспользоваться преимуществами славян, а после отступления русских из Галиции превратился в ревностного немца[290]. Исправления ошибок, сомнения, оппортунистические действия или, возможно, даже результаты подлинных процессов созревания национальных чувств, и как следствие изменение этнической принадлежности были далеко не редкостью, согласно документам австрийских и российских военных архивов[291].

Благодаря непосредственному вмешательству разных государств лагеря для военнопленных вскоре стали местами «национального соревнования», а военнопленные — объектом противостоящей пропаганды, понуждавшей их принять чью-то сторону. Уже во время первых регистраций в сортировочных лагерях эмиссары различных держав старались убедить узников спорных территорий встать на ту или иную сторону. В Дарнице, к примеру, столкнулись капитан из Триеста и лейтенант из Сербии, каждый из которых был вовлечен в переманивание на свою сторону истрийских и далматинских пленных[292]. Итальянские власти несколько раз жаловались российскому правительству и сербскому послу на активность этого сербского офицера, подталкивавшего итальянцев из Трентино и Фриули объявить себя сербами[293].

Сербы тогда встали в центр всех южных славян с целью объединиться в единое государство под их собственным руководством. Это привело к «изъятию» большей части пленников из Далмации и Восточной Истрии в ущерб интересам Италии, что вызвало жесткую конфронтацию между двумя странами по вопросу о будущей судьбе адриатических территорий. По словам итальянского офицера, сообщившего о проблеме с сербским коллегой, тот факт, что эти пленные говорили на славянских языках, не имел никакого значения с точки зрения их «реальной» национальной принадлежности: с учетом их происхождения с территорий, на которые претендовала Италия, они могли быть только итальянцами.