Меж двух мундиров. Италоязычные подданные Австро-Венгерской империи на Первой мировой войне и в русском плену

В последующие недели у правительства и военных, казалось, возникло общее мнение: использовать этих пленных в качестве боевой силы неуместно. Военный министр первым заявил, что итальянские пленники, переведенные из России в Италию, «не только не должны быть обязаны сражаться против Австро-Венгрии, они даже не должны получать на это разрешение» [346]. Такое решение, думается, было мотивировано скорее желанием избежать возможных казней перебежчиков, при попадании в австрийский плен, чем недоверием к ним. Саландра обратил это в «дело чести»: на просьбу взятого в плен итальянцами младшего лейтенанта итало-австрийского происхождения о зачислении в Королевскую армию, он заявил, что не считает «морально допустимым, чтобы итальянец сражался сначала в одной армии, а потом в другой»[347]. И прежде Военное министерство отклоняло аналогичные заявления как дезертиров, так и пленных офицеров, освобожденных русскими[348].

Позиции продолжали быть расплывчатыми, и, следовательно, сообщения пленным тоже были противоречивы: многие долгое время считали, что в Италии их обязательно отправят на фронт. На туманность своей судьбы жаловались сами пленные[349], но также и ирредентисты (такие как Риккардо Дзанелла, бывший мэр Фиуме, освобожденный из русского плена в конце 1915 г.[350]) и даже заместитель начальника штаба армии Карло Порро[351].

Пока несколько сотен офицеров перебирались в Италию, для массы пленных наступил долгий период неопределенности, отмеченный исчезновением иллюзий насчет скорого освобождения. После «балканских осложнений» русские вновь выдвинули гипотезу морского пути из Архангельска, но итальянское правительство тянуло время, оправдываясь отсутствием гарантий в военно-морском сопровождении и необходимостью провести «тщательный и осмотрительный отбор лиц, подлежащих освобождению» [352]. Русским союзникам разъяснили, что предварительным этапом любого плана переброски должна стать концентрация всех итальянцев, чтобы знать, сколько их всего и сколько именно желает уехать в Италию[353].

Работа по полному сбору итальянцев продолжалась по самым разным критериям, в зависимости от решений местных командиров русской армии: некоторые собирали исключительно добровольцев для фронта, другие — тех, кто хотел отправиться в Италию в статусе пленников, а третьи — всех италоговорящих без различия, в том числе верных австрийскому трону. Дневники и воспоминания солдат часто сообщают о явной неразберихе: собравшись на очередной митинг, они чувствовали, что не уверены, хотят ли они ехать в Италию или нет. Однако этот вопрос все-таки задавали им русские офицеры, а также и в хозяйствах, где работали пленные. При этом возникали трудности с переводом, как и невозможность понять, при каких условиях можно было «выбрать Италию». В лагерях, формально зарезервированных для тех, кто ожидал отправки в Италию, эти пленные оказывались нередко вместе с «сверхитальянскими» и «лояльно австрийскими» соузниками. Сосуществование становилось драматическим из-за словесных и физических столкновений, а также из-за попыток повлиять на мнение товарищей, угроз и выражения презрения к тем, кто сделал «неправильный» выбор.

Джузеппе Де Манинкор из Трентино рассказал о переброске из Дарницы в Тамбов нескольких сотен убежденных «ирредентистов», решивших записаться в королевскую армию. Их поместили в городской театр, служивший лагерем для военнопленных: отсюда около двухсот добровольцев уже отбыли в Кирсанов, главный пункт для «ирредентистов», так что в Тамбове остались две тысячи итальянцев, но «австрийцев в душе». Новоприбывшие решили заночевать во дворе, но утром сочли за лучшее поднять итальянский флаг, что вызвало гневную реакцию «старожилов» и их возгласы за Австрию и против Италии: «В сердце союзной нам России они кричали нам в лицо, что разорвут наш флаг на куски и пошлют наши имена правительству Австрии. <…> главарь их банды, <…> использовав угрозы, лесть, ложь, вырвал из наших рядов слабаков. <…> У австрофилов отличный рацион, мясо и суп, такие, как мы, волонтеры, до сих пор даже не видели во сне. <…> Мы пересчитались: сорок из нас четырехсот ушло из-за пропаганды, которая длилась всего несколько часов. <…> идиоты — они не едут в Италию, потому что боятся потерять двенадцать крон пенсии Tapferkeitsmedaille[354]!»[355] Выражая свое презрение к «австрофилам» ирредентист Де Манинкор показывает радикальность столкновения италоязычных подданных Австро-Венгрии, спровоцированного вмешательством и конкурирующим давлением со стороны австрийских, итальянских и русских властей.