Меж трех времен

– Мне такая позиция нравится, – весело сказал Мокин. – Люблю, когда человек трезво оценивает свои силы – не прибедняется, если уж он что-то гениальное выдумал…

– Имею основания, простите, – сухо ответила она. – Как-никак моего труда здесь – девяносто девять процентов…

Справилась с замком и первой прошла в обширный зал, с видом чуточку презрительного равнодушия сделала широкий жест:

– Прошу. Инспектируйте.

Засунув руки в карманы, Мокин прошелся вдоль стены, почти целиком занятой загадочными для гуманитария Кузьминкина агрегатами – там было превеликое множество рубильников, окошечек с тонюсенькими стрелками, лампочек, кнопок, переключателей и тому подобных игрушек. Похлопал по белой панели:

– У меня такое впечатление, что большую часть всей этой научной премудрости не вы сами придумали, а? Очень уж тут все… основательно.

– Вы совершенно правы, – не скрывая иронии, кивнула Татьяна Ивановна. – Процентов восемьдесят составляет обычнейшая аппаратура. Мой вклад скорее интеллектуального характера, если вам понятно это слово. Проще говоря, в любом магазине можно купить мешок радиодеталей – но далеко не всякий способен собрать из них приемник, который будет ловить Мадрид или Рио-де-Жанейро…

– Да что вы, прекрасно суть улавливаю, – безмятежно отозвался Мокин.

И прошелся вдоль агрегатов, бесцеремонно трогая пальцем окошечки приборов, похлопывая по гладким панелям. Следовавший за ним Кузьминкин по мере сил старался копировать эту барственную непринужденность – и, что характерно, получалось неплохо. К хорошему привыкают быстро, за последние шестнадцать дней он со многим успел свыкнуться: с костюмом, купленным за поражающую его воображение сумму, к часам за пятьсот долларов, с прозрачным циферблатом, за которым, открытые для обозрения, пульсировали крохотные колесики и пружинки. И, что важнее, к неожиданно свалившейся на него роли хваткого добытчика, справного мужика, первобытного охотника, завалившего пещеру мамонтятиной. Домашний авторитет мгновенно взлетел с нулевой отметки куда-то в заоблачные выси: Оля без особых раздумий скушала ошеломительное известие о том, что супруга, наконец-то, признали не просто за границей – в благополучных, зажиточных заграницах, где хотят издавать его труды и даже платят огромные авансы. Дети давно уже избавились от поноса, настигшего в первые пару дней из-за неумеренного потребления почти забытых вкусностей. Ночью в постели Оля вела себя, словно в беззаботные доперестроечные времена (что ему не помешало однажды из неудержимого любопытства поддаться на уговоры Мокина и навестить сауну с девочками). Одним словом, дома воцарились достаток и почтительное уважение к главе семейства, которого вкусно кормили, со всем прилежанием ублажали в постели и становились тише воды, ниже травы, едва батяня-добытчик садился работать. Это была сказка! И Кузьминкин порой замирал от ужаса, вспоминая, что все это может однажды кончиться. Сейчас он уже не в пример серьезнее относился к идее Мокина переселиться в старую Россию…

– Вы удовлетворены? – осведомилась Татьяна Ивановна.

Она и не пыталась скрывать явную неприязнь – словно былая курсистка-бестужевка, случайно оказавшаяся в компании бравых жандармских офицеров или Валерия Новодворская, преследуемая по пятам фотографами «Плейбоя». В откровенно замотанной тяжелой жизнью профессорше Кузьминкин в два счета угадал родственную душу, доведенную реформами последнего десятилетия до тихого остервенения. Его сослуживицы по музею походили на Татьяну Ивановну, как горошины из одного стручка: те же истерические складочки в углах рта; старомодная одежда, невероятными усилиями поддерживаемая в парадно-выходном состоянии, тоскливая тихая ненависть к новоявленным хозяевам жизни… Он ей даже сочувствовал – но про себя, конечно. Никак нельзя было выходить из образа туповатого нувориша, навязанного Мокиным…

– А что, удовлетворен, – кивнул Мокин. – Эк вы тут понастроили… Прямо Менделеевы…

– Менделеев был химиком, – сухо проинформировала профессорша.

– Ну? – изумился Мокин. – А я думал, он электричество придумал, кто-то мне говорил… Ну, не само электричество, а лампочки…

– Вы, вероятно, имеете в виду Лодыгина? – поджала губы Татьяна Ивановна.

– Да черт их всех упомнит… Я, пардон, институтов не кончал.

– Это видно, – отрезала физичка. – Быть может, вы все остальное обговорите с Виктором Викторовичем? Не вижу, чем еще могу быть вам полезна…

– Да с удовольствием, – кивнул Мокин.

– В таком случае, я вас оставляю… – Она облегченно вздохнула и широким мужским шагом направилась к выходу.

Когда за ней захлопнулась дверь, Мокин покрутил головой:

– Сурьезная дамочка…

– Вы на нее не сердитесь, – развел руками означенный Виктор Викторович Багловский. – Старая школа. Ей все это представлялось совершенно иначе: научные конгрессы, аплодисменты светил, изучение прошлого солидными дипломированными учеными…

– Как вы ее только уговорили? – фыркнул Мокин.

– Суровая реальность, господа. Как только стала понимать, что не получит финансирования даже под машину времени, в реальности которой нужно еще убедить ученый мир…