Меж землёй и небом

И пальцы не смогли забыть.

Игла бежит, за ней вдогонку

Ползет причудливый узор,

Пронзая нитью ситец тонкий.

Расшит уже по самой кромке

Рукав, и ворот, и подол.

За рукодельем незаметно

Бежали долгие часы,

Уж луч последний разноцветно

Прибавил тающей красы

Закату, всем его изгибам.

Арина с предовольным видом

Глазами мерила свой труд,

За неимением подруг

Себя сама же похвалила:

«Ай, мастерица, ну, расшила,

Приданное, считай, готово!» –

Шутила девица, смеясь,

За шуткою надежду кроя,

Что жениха ей молодого

Судьба готовила сейчас.

К нему вернется наш рассказ,

Но позже. Нынче любопытно,

Чем занят в граде Седовлас?

Сумел ли правды мудрый глас

Огонь утишить ненасытный,

Что в сердце отчем разгорясь,

Готов был жечь, и без разбору?

Так старец подошел к забору,

В воротах низко поклонясь,

Спросил у воина дозора,

Не покидал ли город князь?

Пред ним отчет держал охранник:

«Со смерти дочери своей

Князь вечно бледен и печален,

Ему сейчас не до людей!

В затворе, в гриднице высокой

Проводит думные труды,

Оттуда слышится то вопль,

То безответные мольбы…

Страшатся все его тревожить,

Он в гневе порубить ведь может,

А лишней головы-то нет!» –

Таков был витязя ответ.

И пожелав ему всех благ,

Волшебник свой направил шаг

Мимо купеческого ряда

И мимо расписных хором,

И в самом сердце Новограда,

Открылся старческому взгляду

Высокий терем в сто окон.

И видит путник наш усталый:

В тени дерев разлился пруд,

У вод плечистый, величавый

Стоит, вздыхая, древний дуб,

Свидетель тайн времен минувших,

Все знает и все помнит он –

И глас княжны, под ним поющей,

И яд отравы вездесущий,

И князя хриплый, страшный стон.

Перед крыльцом слуга встречает

Поклоном низким и немым,

Ведет до нужного чертога

И там, оставив у порога,

Вдруг исчезают, бог-то с ним…

«Входи!» – раздался глас тревожный.

Вошел волшебник, что же зрит?

Престол резной, на нем сидит

Великий князь, и меч не в ножнах –

В руке трясущейся блестит.

«Зачем пожаловал, кудесник?

Тебе ль не знать, что в чудеса

Моя разбитая душа

Поверит только после мести –

Умрет злодей, как дочь моя!» –

Изрек правитель, гнева полный,

Все сотрясая гласом тем.

И только Седовлас спокойный

Стоял недвижно между стен,

На вызов гневный отвечая:

«Я вижу, князь, ты опечален,

Возможно даже, не в себе,

Коль сам не видишь, что серчаешь

И в смерти дочки обвиняешь

Того, кто верен был тебе!».

Не ждавший дерзости великой,

Вскипел безумный Святополк,

Хоромы заполняя криком…

Волшебник наш покорно смолк.

«Ты не был там, старик несчастный,

Не видел тот последний пир –

Один лишь Яр не ел, не пил,

Избрал момент и яд ужасный

В стрелу каленую вложил!

Убийца был хитер, коварен –

Сумел на раз всех обмануть,

Мол, яд кипел в ее стакане,

А он спасти желал княжну!

Я понял, только поздно было –

Вот здесь, с собой наедине…

Мне тайна страшная открылась,

Как будто голос чей извне

Поведал, что на самом деле

Случилось на глазах моих.

Сомнений нет!» – и князь затих,

Брезгливым взглядом окатив

Морщины – времени теченье,

Что повидали на веку

Утраты тень и свет рожденья,

Чудес великих дуновенья

И чар ужасных череду.

«Услышь же, князь, что я реку! –

Волшебник громко отозвался, –

Тебе ль не знать, кто Яр таков,

Ведь он за Русь не раз врезался

В толпу бесчисленных врагов.

Не ты ль желал такого сына,

Не ты ль молился небесам,

Чтобы воспряла вновь дружина?

Почто не веришь ты глазам –

Ужель тобою не замечен?

Кто от беды его берег

Молитвой жаркой в бурю сечи? –

Арина, радостный цветок!

Она открылась мне однажды,

Да разве тайна в том была,

Что каждой клеточкой она

Стремилась к другу, точно жажды

Неведомой была полна?!

И Яр всем сердцем деву любит,

Ты видел сам: и в громкий пир

Наш богатырь не ел, не пил –

Не потому, что мыслил худо,

А чтобы пламенный рассудок

Остался ясным, как и был –

Чтоб мог он глас услышать чудный,

Чтоб мог поймать он робкий взгляд,

Чтоб жар, пылающий под грудью,

Сумел в себе он удержать…

Позволь же мне еще сказать:

Злодей тут есть, но не изменой

Он в град попал, а колдовством.

Хитрее лиса, тише змея,

Пред ним распахнуты все двери,

Да что таить – ты с ним знаком.

Тот шепот, голос темной ночи,

Который в душу смог залезть,

Твой ум печальный заморочив,

Навлек неправедную месть –

И есть убийца ненасытный!

Очнись же, князь, ведь твоя дочь…»

Правитель рек: «Поди же прочь!

Хотя, постой – скорее, стража,

Схватить седого колдуна!

В темницу, пусть его накажут,

Изменник лживый все расскажет.

Его избу спалить дотла,

Но поутру – так всяк узнает:

Кто воле князя изменил,

Пусть меч мой в гости ожидает

И места ищет средь могил!».

Так старец вещий угодил

Невинно в тяжкие оковы.

Княжна же Седовласа ждет,

А витязь слышит звон подковы

Во сне и видит скакуна полет.

Песнь четвертая

Проснулся Яр и бодр, и светел,

И мнится: видел он во сне

Избу горящую и ветер,

Несущий жадно дым и пепел

К чужой закатной стороне.

И там, во сне, у пепелища

Чей образ вдруг узрел герой?

Сквозь сажи беспокойный слой

Вставала молодость девичья

Его возлюбленной одной!

Волненье чувств, рассудка тяжесть

И в то же время сердца жар,

Все говорит: свершилась радость –

Арина вышла из-под чар.

«Она жива!» – и с этой мыслью

Оседлан конь, уж скачет рысью,

Вдоль брега набирает ход –

И вновь летит над гладью вод,

На полдень грудью устремленный.