За то, что отдалась ему, – не помня себя от любви? Разве за это наказывают – так жестоко?!
Затихли последние всплески пьяного гула в пиршественной зале. Ему на смену поднимался гомон во дворе – голоса челяди, перестук… чего-то.
Они все живут как жили. Кормят скотину, прибираются после вчерашнего, готовят еду… а ей хочется броситься из окна.
Она этого не сделает. Она не так глупа, чтобы всему замку дать увидеть свой позор. Чтобы потом вся страна болтала о том, почему дочь Хоэля покончила с собой наутро после свадьбы.
Нет.
Она сейчас ляжет и притворится спящей.
Она придумает что-нибудь – и когда придут слуги, она расскажет им что-то… что-то очень убедительное. Она не станет лгать: Тристан не был с ней. И простыни девственно чисты: она не стала женщиной в эту ночь.
Не в эту ночь.
Она расскажет… что-нибудь. Придумает. Не подаст вида.
– Госпожа…
– А, Энид? – она старательно потягивается, будто ее разбудили. – Уже утро?
– Да, уже…
Служанка осекается, увидев белые простыни. Вопрос замирает у нее в горле.
Супруга Тристана повелительно шепчет:
– Тссс!
«Проклятье! Я так ничего и не придумала… придется прямо сейчас».
– Господин не…
– Молчи! Энид, я скажу тебе правду, если ты поклянешься молчать!
– Госпожа, я…
– Если ты проговоришься, я прикажу казнит тебя! Нет, я даже не успею приказать:
Этот экспромт оказался более чем удачен: служанка оцепенела от любопытства.
Но вот что ей сказать теперь?
Кромка лжи: Изольда
Энид, он мне рассказал. Когда-то давно…
Когда Тристан еще не был великим воителем, ему надо было сразить чудище.
И это чудище было…
…было ужаснее всего, что можно представить. И тогда он пошел к чародею, и тот…
…тот дал ему могущественный меч. Только этим оружием можно было поразить дракона.
Но чародей сказал, что меч этот поразит дракона только если Тристан даст обет…
…обет, когда женится – не дотрагиваться до жены, пока не поразит еще…
…еще две дюжины столь же могучих чудищ. А если он не сделает этого, то…
…то его раны раскроются, хлынет кровь, и он погибнет…
В страшных муках.
Изольда повелительным жестом отослала служанку.
Села у зеркала, попыталась причесаться.
Гребень то и дело застревал в волосах, она рвала его, он падал на пол из ослабевших после бессонной ночи пальцев.
Дочь Хоэля твердила себе, что всё хорошо, что главное – не допустить позора, раз уж иного она изменить не может.
Главное – честь принцессы.
Главное, главное, гла…
…Всё-таки сначала она опустила засов на двери. Никто не войдет. Никто не увидит.
Она вцепилась зубами в собственный рукав. Из глаз лились слезы, тело сотрясалось в рыданиях – но: ни звука.
Никто не должен знать.
Она ничего не может изменить.
Только – терпеть. И не подавать виду.
И даже рыдая от отчаянья – всхлипывать тихо, чтобы никто даже случайно не услышал ее горя.
…От скуки есть давнее, отлично проверенное лекарство: обучение воинов. Тренировки, изматывающие тело (хотя, казалось бы, куда дальше совершенствоваться?) и не дающие плесени тоски вползти в душу.
Опыт «Саксонской бухты» оказался донельзя кстати.
Впрочем, различие было слишком явственно: там железная цепь приказов была единственным, что удерживало воинов от неповиновения и неизбежно следующего за ним безумия от безделья, а здесь каждый боец, хоть седой командир, хоть безусый новобранец был готов исполнить любой приказ прославленного Тристана. Исполнить с радостью.
И от этого великому и славному Тристану хотелось выть. Или наотмашь ударить… кого-нибудь. Или подняться на башню и сигануть оттуда на камни двора.
Взгляды, которые бросала на Друста его так называемая жена, только ухудшали дело. Хотя, казалось, хуже некуда.