Между

Тем более, что для самого юноши эта церемония ничего не значила, – он уже успел вплести золотой волос в свою старую тунику, сотканную из шерсти Хен Вен: носить ее уже неприлично, но она дороже любых заморских шелков. Теперь эта старая одежда стала хранительницей заветного волоса.

Спроси кто Друста, он бы и сам не смог объяснить, почему он это сделал. Его вело то же самое чутье, которое помогло добыть священное стадо. Он просто знал, что дядя поступает неправильно. И еще: что с дядей сейчас нельзя спорить.

Возражать старшим – невежливо.

Надо просто сделать по-своему. Молча.

Потом был пир. Самый обыкновенный, Друст пел на десятках таких. Сейчас, правда, песен от него никто не требовал, и даже наоборот: новоназначенный наследник Марха был обязан сидеть рядом с дядей, есть и пить.

Друст впервые ел на пиру не потому, что наконец смог ухватить кусок, а потому что – должен. Это было сначала странно, потом – вкусно! – а потом как-то надоело. Сколько можно поглощать мясо?

Смеркалось. Но ничего необычного не происходило. Никаких гостей, о которых с усмешкой говорил дядя, не было.

Вперед вышел бард и запел о подвиге Друста. Это было тоже странно – слушать, как поет другой. И не соперник, которому достанется и слава, и чаша, и теплая постель, если ты не споешь лучше, – нет, этот бард ничем не пытался превзойти Друста. Не соревнуются с наследниками королей. Хотя, доведись им состязаться в пении… Друст на миг испугался такого искусного соперника, на миг задумался, как бы он смог победить его в состязании – и что было бы, если бы он не смог…

Отвлекся всего на миг.

Но когда вернулся к реальности – зала была уже другой.

Первое, что заметил Друст, – не было Андреда. Этот заносчивый потомок кого-то там… неужели самого Бендигейда Врана?! – теперь исчез. Зато на его месте восседал Колл, прежде ютившийся у самых дверей.

Какие-то эрлы остались на своих местах, какие-то оказались сидящими выше, другие – ниже.

Но Друсту некогда стало рассматривать места за столом, потому что в залу вошел так быстро, будто влетел…

…«Он был прекрасен!» – только так и мог сказать о нем Друст потом. Хотя – чем был прекрасен вошедший – этого нельзя было объяснить.

У незнакомца ослепительно сияли серебряные волосы, они развевались за ним, будто крылья.

Марх при виде этого гостя вскочил с места, бросился к нему, сжал в объятиях.

– Ну, и где наш герой? – спросил среброволосый.

Марх подвел его к Друсту:

– Вот. Друст, это Гругин Серебряная Щетина, мой Кабан.

– Да, – улыбнулся Гругин, – мы с твоим дядей когда-то славно бились.

– И… кто победил? – невольно спросил Друст.

– Он! – одновременно ответили Марх с Гругином.

Друст учтиво кивнул, решив не переспрашивать.

За Гругином последовали другие гости. Кого-то Марх приветствовал кивком, к кому-то вставал навстречу.

Марх называл их, но Друст скоро потерялся в потоке имен. Он запомнил только Рианнон, одарившую внука лучезарной улыбкой, да еще одного воина с огромной рыжей бородой. Этот воин явился почти последним, он пошел по залу, здороваясь со всеми, – а его борода всё тянулась и тянулась, обкручивая столбы… Когда этот рыжий наконец сел, то оказалось, что его борода обмотана вдоль всех колонн; и Друсту подумалось, что рыжий великан нарочно прошелся так.

И тут бард запел снова. Язык был таким древним, что Друст не понимал ни слова, – но мощь и гордость этой песни были так велики, что она пьянила сильнее самого крепкого вина.

Зала словно раздвинулась. Двери исчезли – потому что были слишком узки для вошедшего.

Узки для его рогов.

Ведь не пристало Королю Аннуина входить боком.

Араун подошел к юноше, провел по нему взглядом – медленно, оценивающе.

Друсту стало жутко. Король-Олень словно глядел в его сердце – и то, что Друст был бы рад скрыть от себя самого, было ясно видно властителю Аннуина.

Потом… Друст не помнил, что было. Араун не уходил – но юноша не мог вспомнить, чтобы Король-Олень садился за стол.

Происходящее не было пиром – в человеческом понимании. К еде притрагивались лишь немногие. Зато кубки были полны всегда, хотя кравчих Друст не видел. Не успел юноша удивиться этому, как услышал голос уже захмелевшего Колла: «У настоящих кравчих, малыш, кубки ни на миг не пустеют!»

Если люди на пиру едят, то нелюдь на пиру – пела. Веселые застольные то ли перемежались песнями бардов, то ли звучали одновременно – но не мешая друг другу. Это было безумие звука… не какофония шума, но немыслимая смесь песней, мелодий, тонов и интонаций… Это было похоже на разноцветье луга, где каждый цветок – сам по себе и все едины.

Облики собравшихся поплыли перед Друстом. Юноше казалось, что в середине залы танцуют прекраснейшие женщины – или… хрюкая, носятся те самые свиньи?

Гругин, улыбаясь, вел в танце одну из них… Хен Вен? она? было? не было?

Чародейные образы клубились, сплетаясь и разрываясь.

Какой-то урод на кривых ногах приковылял к Друсту и с ухмылкой выдохнул юноше в лицо одно лишь слово:

– СвиноСпас!

У Друста закружилась голова. Этот разгул магии невольно вызвал в его памяти то, что он был бы рад забыть.