Между двумя романами

Я охотно соглашаюсь, бегу к жене, к детям – у нас завтра будет машина! Какие прыжки! И я вам скажу, друзья, что небесная у меня жизнь, потому что она все время изобилует то страшными ударами, то необыкновенными радостями. И чтобы их оценить по-настоящему, нужна подготовка, обязательно подготовка. Тут нужно понять. Когда хозяйка готовит печенку, она эту печенку долго как следует бьет скалкой, чтобы было вкусно, и она становится вкусной. Так что вот таким образом – это было величайшее счастье.

Я утром – он мне в 9 утра назначил свидание – я побрился, портфель для денег взял и к нему побежал по адресу, данному им мне. И вот вхожу. В дверях появляется необыкновенной длины и тонкости человек в очках, в сером костюме.

– Это вы, Владимир Дмитриевич, ну, пройдемте, – и проводит меня в маленькую комнату. Комната вся завалена бумажками, рукописями, какими-то чертежами, листами с какими-то химическими формулами. На том же столе сковородка с забытой картошкой. Квартира коммунальная; он одну комнату занимает. Телевизор, повсюду книги… Суетится, хлопочет, и я вижу на столе гору денежных бумажек… И все мятые, похожи на сухую курагу. Не у бухгалтера хранились, у ученого.

…И я засовываю всю эту колоссальную сумму в портфель. Он стоит, смотрит. Закрыл я портфель, благодарю, конечно. Он: «Ладно, не надо слишком долго благодарить – я спешу на работу». Я: «А расписка?» – «Никакой расписки не надо. Давайте выметайтесь скорее отсюда». Я говорю: «Все же без расписки нельзя». – «Ну ладно, – закричал он в отчаянии, – пишите вашу расписку, а я побежал на работу. Вот, значит, вот здесь пишите. Бумага на столе лежит. Пишите расписку и под телевизор засуньте, а потом закроете комнату и ключ положите на плинтус двери сверху. А я побежал. До свидания».

Я остаюсь один, пишу ему расписку, засовываю под телевизор, выхожу, запираю дверь, кладу ключ на плинтус сверху – и на улицу с деньгами.

Вот такой встретился на моем пути доктор химических наук Туницкий.

…И я купил «Победу». Красивую, цвета беж, роскошную. И как будто мне господь бог сверху решил с машиной помочь: расторгают договор. Тут же «Молодая гвардия» заключает договор, и сейчас же я возвращаю долг моему благодетелю с благодарностью и становлюсь полноправным владельцем машины.

Но история с «Победой» еще не закончилась; приключения продолжались. В это время моя жена с двумя старшими детьми была в Коктебеле, и я отправился их навестить. Со мною увязался один ревнивец – мой друг, жена которого убежала в отпуск с любовником куда-то в те же места. Это был мой друг детства – как было ему не помочь! И мы понеслись по Симферопольскому шоссе…

Мы неслись на скорости 100 километров в час. Он все время меня подначивал: «Медленно едешь». Да все изливал тоску страдающего сердца – о том, что нельзя спускать глаз с предмета любви. Уж и мне начали страшные картины чудиться: Наталка-то моя была в Коктебеле, одна! Я накручиваю скорость… И мы разбились на мокром шоссе недалеко от Белгорода покатились в кювет, несколько раз перевернулись. И оба уцелели. Он жене тут же послал телеграмму: «Я в катастрофе». Жена бросила любовника, немедленно к нему вернулась, и этот случай послужил к их полному примирению. Ну это так, небольшой экскурс для увеселения читателей.

(Жена. Должна добавить: ждем мы отца в Коктебеле, ждем не дождемся. Завтра уже уезжать. И вдруг получаем телеграмму: «Жив-здоров, машина вдребезги». Вернулись в Москву – отца нет. Второй день нет, третий… Я начинаю волноваться. И вот, ночью, вламывается: «Наталка! Иди посмотри на нашу «Победу». Потолок с полом сплющился! Как это мы с Левкой еще уцелели? Это моя сноровка, я его голову к ногам прижал и сам, как мог, сплющился. Да вставай же!» Очень веселый, очень чумазый и полный энергии. Машину выстучали, покрасили, и – бегала еще долго, служила нам.)

Глава 14 Разгромный пленум

Прошло уже столько лет, а до сих пор душа болит. Я понял теперь, что такое – душа болит. Эта боль сродни той боли, которую чувствует человек при инфаркте. Она может пройти, потом опять вспомниться… Такие боли, в конце концов накапливаясь, формируют какое-то необратимое изменение в сердце, после которого наступает качественный скачок…

У меня есть склонность, так сказать, к научному анализу. Вот я вспоминаю 8-й том Карамзина «О любви россиян к самодержавию». В частности, то место, где говорится об эпохе Ивана Грозного, об особенных качествах, заложенных той эпохой, об особенных каких-то прочных изменениях, оставленных Иваном Грозным. Привожу по памяти – вот что он пишет об опричнине: эта стая гладоносных насекомых, поднявшись, устремилась вглубь, вперед; не назад, а вперед, в глубь российской истории… То есть читающий эту главу должен подумать: «А не слышим ли мы до сих пор треска крыльев этой саранчи, не летают ли до сих пор эти насекомые, задевая нас, раня?» К чему я это говорю? Лопнула струна, прозвенела, я уже говорил, как в «Вишневом саду» или у Гоголя, «струна звенит в тумане»… И полился на мою голову мутный поток…