Между двумя романами

Явление было таково: вышел Константин Федин, который на правах старейшины вел наше литературное собрание. «Кто за – прошу поднять руку. Благодарю вас. Кто против – прошу поднять руку. Благодарю вас. Таким образом, вопрос проходит большинством голосов. Благодарю вас». Вот он со своей галантностью вышел на трибуну и начал говорить, как этого Дудинцева используют за границей. Там, говорит, есть страшно реакционный писатель Мориак, мракобес. И поддерживают его реакционные круги, Ватикан… И вот Мориак, как прочел роман Дудинцева, сразу кинулся использовать. Позвольте, я зачитаю… И он зачитывает цитату строк на двадцать о том, какой я, по мнению Мориака, хороший, а, следовательно, на самом деле – плохой. Ну, думаю, подкузьмил мне Мориак. И вышел. И тут меня прибило плафоном, и я уехал. Так что сотрясение мозга началось не поймешь отчего: то ли от плафона, то ли от галантного Константина Федина.

Прошло дней десять, в «Правде» вышла статья Федина. Читаю и вижу, что использована стенограмма той его речи. А цитаты из Мориака нет! Вас ист дас? Что такое? Я тотчас позвонил в свою родную «Комсомолку», девчатам в бюро проверки. Они снеслись с бюро проверки «Правды». Оказывается, цитата была, но бюро проверки потребовало дать оригинал. И этот галантный и «благодарю вас» с трубкой в руке цитату снял, потому что, видимо, источника он не смог… Не было такого у Мориака! Вот так – и благодарю вас…

Я видел Федина на III съезде писателей РСФСР, когда он сидел в президиуме. Хрущев вышел пожать руку писателям, сидевшим там. Он пожал одному, другому… Твардовскому, в частности. Твардовский – с достоинством, с ним как на равных. Потом он подходит к Федину, который – длинная такая башня – стоял. Никита Сергеевич оказался ему ростом по пояс. Так Федин, пожимая руку, поклонился Хрущеву в пояс! То есть он отрицательный угол изобразил из своего тела. Его блестящие ягодицы, острые – особенным образом были заострены и на зал нацелены – в то время, когда он поклонился! Тут я, между прочим, подумал, как удачно он бросил «на лапту» Никите Сергеевичу прекрасный мяч; осталось сымпровизировать «исторические слова», что советская литература подобным образом никогда не кланялась и не будет кланяться! И я бы на месте Хрущева не преминул. Но Никита Сергеевич принял данный поклон с удовлетворением.

В общем, я увидел Федина, и мне вспомнилась история с Мориаком, и она легла рядом – и я как-то лучше понял Константина Федина и его трубку – все вместе.

Я несколько раз упоминал о высказываниях Никиты Сергеевича на мой счет на III съезде писателей. Обыграл он тогда ситуацию со мной со всех сторон…

…Сначала он высказал по моему адресу несколько эпитетов, так сказать, «ароматических»: мол, у этого автора есть, конечно, точка зрения, вернее, кочка зрения, а еще вернее – кучка зрения. Ну как не запомнить!

– Я читал роман без булавки, – продолжал Никита Сергеевич, – мне Анастас Иванович посоветовал: почитай, говорит. А я, когда читаю книгу, беру булавку: как засыпать начнешь, уколешься – и проснешься. А этот роман я читал без булавки! – аплодисменты…

Аплодисменты его подзадорили. И он, помолчав выразительно, веско произнес: «Так что, товарищи, лежачего не бьют…» Тут он достал из кармана огромный клетчатый носовой платок, видимо, заранее, для экспромта, припасенный, вытягивает его и великолепным жестом, достойным Цицерона, ораторов античных, завязывает на этом платке, на глазах всего зала, узел и повторяет: «Лежачего не бьют, но узелок на память завяжем!» – и кладет обратно в карман таким широким жестом. Аплодисменты… Никита Сергеевич продолжает говорить, в частности: «проехал на красный свет, пусть себе едет…», а потом снова достает платок, трясет им перед всеми: «Когда-нибудь посмотрим, сколько на этом платке узелков!» Потом помолчал и говорит: «Я, – говорит, – не знаю, здесь ли этот автор…» – это обо мне…

И тут случилось невероятное – со всех концов зала от моих коллег-писателей раздаются возгласы: «Встань! встань! встань!» Я просто, знаете, онемел… Может быть, я и встал бы, если бы Хрущев остановился, в самом деле захотел бы увидеть того человека, выслушать его. Встал бы, потому что я воспитан моим родным землемером и знаю, что такое вежливость. Но служить молчаливой иллюстрацией к речи начальника, этаким персонажем с картины Решетникова «Опять двойка» – нет уж!

Тем более когда тебя поднимают вместе с креслом, со всем рядом кресел… Я просто прилип к месту. На том и кончилось желание Никиты Сергеевича увидеть автора романа «Не хлебом единым».

Позднее несколько раз его секретарь Гусев звонил мне на квартиру, говорил, что Никита Сергеевич выражал желание повидаться со мной. Увы, свидание не состоялось.

И все же слова «Лежачего не бьют» были сказаны. Но вот загадка: многочисленные клевреты, обычно столь внимательные к пожеланиям патрона, пропустили их мимо ушей.

Глава 15 Взлеты и падения