Между двумя романами

Так вот, когда Симонов уже был отрешен и уже началась кампания против меня, пошла речь об издании романа за рубежом через посредство «Международной книги». Возникла необходимость печатать предисловие. Такая была наша инициатива. Надо было им предложить предисловие туда, где «Ажанс литерер», уполномоченный «Международной книгой», намеревался печатать роман. У них, у этой… ох, как я страдаю от одного упоминания всей этой оравы чиновников, организующих издание наших книг за рубежом – у них одновременно шел инструктаж лекторов общества «Знание». Так, там мои книги, изданные за рубежом, показывали, говорили: «Смотрите, как его использует заграничная контрреволюция, враги! А он, между прочим, получает за это доллары…» Как вспомнишь, так сердце болит… Это такие неграмотные люди, так много говорящие о патриотизме и о партийности, но делающие так много всяких дурных вещей из корыстолюбия, из самого вульгарного, такого, что ему позавидовал бы любой буржуй. Они ведь сами мой роман за границей распространяли, и распространяли среди таких издателей, которые больше заплатят. А чтобы запретить издателю публиковать на обложках всякие там порочащие партию и государство лозунги, так это им, этим правоверным чиновникам, было глубоко безразлично. Им только чтобы больше заплатили. Я полагаю, они получали какие-то отчисления за свою распространительскую деятельность. И в результате там вышло много изданий моей книги, в разных странах, со страшными, кричащими лозунгами: «Атомная бомба замедленного действия», «Пощечина красным фанатикам» и так далее.

Итак, нужно было просунуть предисловие. Одновременно. На обложке одно, а внутри, перед текстом самого романа, должно быть предисловие, очень специфическое: побольше слов от Дудинцева и побольше слово «партия» употреблять. Побольше таких горячих советских слов. И вот возникла из этого дома, где «Международная книга», инициатива, чтобы я написал предисловие.

Я читал Библию и знаю, что имя бога всуе употреблять нельзя, поэтому я написал предисловие, в котором я умеренно разговаривал с западным читателем, с достаточной степенью достоинства. Не ползал на коленях, не бил себя кулаками в грудь, поскольку, по моему мнению, данная минута этого не требовала.

Вдруг звонит Кривицкий из «Нового мира»:

– Володя, старик, – он мне «старик» говорил, – можешь ли ты зайти ко мне? У меня важное дело.

Захожу. Он сидит в кресле Симонова и Твардовского и корячится там на кресле.

– Старик, предисловие нужно для твоего романа за рубежом.

– Ну, я его уже написал.

– Старик, ум хорошо, а полтора лучше. Принеси мне завтра это предисловие, мы над ним вместе подумаем.

Я не протестовал, только посмотрел на него внимательно. Моя тактика такова: зря не тратить пороху. Я и не сопротивлялся. На следующий день приношу предисловие. Он читает и смотрит на меня сочувственно: «Я тебе дружески хочу помочь». Он ко мне так ласково, с любовью, чуть не с поцелуем. И я, предугадывая какую-то крайнюю степень предательства, тем не менее иду навстречу. Читает он меня, критикует, говорит: «Слабо, старик, не то. Старик, можно я домой возьму, немножко поковыряюсь? Ты знаешь, будет лучше. Будет лучше. Доверься». Я говорю: «Пожалуйста». И на следующий день прихожу опять в «Новый мир». Он достает уже перепечатанное предисловие, может быть, заранее приготовленное еще до встречи со мной. Достает предисловие и дает мне. Я читаю – Бог мой! Бог мой! «Воодушевленные историческими решениями…» Тот же тон, что и в письме в Америку, к Маккрею!

Понятно, каким воздействиям я тогда подвергался и как мне было нелегко. Может быть, уже тогда подготавливались мои инфаркты. Я уже начал хвататься за сердце. Конечно, Кривицкому значительно легче было в этом поединке, чем мне.

Сопоставляя этот нажим Кривицкого и давление на меня по поводу письма к Маккрею, я утверждаю: у всех этих чиновников и всех функционеров были личные интересы, потому что высокой партийностью это не объяснишь.

Итак, Кривицкий ласково улыбается, а я читаю предисловие. О боги! Там столько раз было «партия» и прочие такие высокие слова, которые нельзя всуе употреблять, что мною овладело то же самое чувство, что и тогда, когда мне предложили подписать письмо к Маккрею. Но на этот раз я не сдался. Я это предисловие не подписал. Видимо, массаж, которым мне услужили там, в комитете, оказался достаточным. Больше из моих рук не выходили такие компрометирующие меня и страну тексты.

А Кривицкий? Кривицкий изумился. Очень картинно. «Как, старик, я не ожидал от тебя. Что такое? Ты не можешь подписать? Тебя пугают проникнутые партийностью слова? Как черт ладана, ты боишься лишний раз произнести слово «партия»? Ты знаешь, у меня открываются на тебя глаза. Извини, старик, я вынужден с тобой расстаться. До свидания, прощай». Я ему руку протягиваю. «Извини, я тебе руки не подам». Да, так прямо говорит. И глаза таращит. Кошмар! И я ухожу. В дверях он меня останавливает.

– Старик, я думаю, все происшедшее останется между нами.

– Пожалуйста, – говорю.