Между двумя романами

Рассказывая, как мы строили дом на Волге, я увлекся и махнул вперед… Это потом уже, когда сел писать свой новый роман («Белые одежды»), смог я в своем загородном кабинете наслаждаться у распахнутого окна сосновым духом. А пока мы с Наталкой и Ванькой продолжали поднимать кирпичную кладку, а за мной между тем продолжало приглядывать недремлющее око. Появился у меня, можно сказать, ангел-хранитель от КГБ – Михаил Иванович Бардин, мил человек. О его появлении предупредил звонок из правления Союза писателей. И вот он, такой – волосы реденькие с рыжизной, уши торчат вроде как ручки кастрюли. Впрочем, его портрет есть в «Белых одеждах» – Свешников с него списан: внешний вид. И пошло… Заходил Бардин время от времени, по своему, видно, графику. Пьем чаи, ведем разговоры такие, вокруг да около, с подходцем. Наталка даже пироги иной раз печет с капустой, его любимые. В общем, чувствовался защищенный тыл: моя милиция, так сказать, меня бережет.

Проходит какое-то время, – приносит мне книжку Даниэля «День открытых убийств» – «Почитайте». Через несколько дней заходит: «Ну как, мол, вам это произведение?» – «Не понравилось», – отвечаю чистосердечно. Он оживился: почувствовал, леска вроде дернулась. «Вот, – говорит, – выступите на суде (в те дни намечалось растерзание Даниэля советским судом), выскажите ваше мнение». – «Ну нет, – думаю, – дудки. Тащи, тащи леску, посмотрим, что вытащишь». И говорю: «Уважаемый Михаил Иванович, выступить никак не могу». – «Что такое? Вам же не понравилось!» – «Не могу. Чтобы написать такое, дойти до того, чтобы это все вылить… Это непросто… Человек, должно быть, много перечувствовал, на своей шкуре пережил. А мне ничего про этого писателя неизвестно».

Бардин, надо отдать ему справедливость, не стал настаивать. Он ни разу в подобных случаях не нажимал. Обошлось, и продолжал, по графику, ходить.

Был еще случай. Это когда Пастернака исключали из союза нашего писательского. Михаил Иванович осторожно так намекнул: «Пастернак на вас, Владимир Дмитриевич, наябедничал: почему, мол, Дудинцева не трогаете? Он ведь раньше меня во всех странах свой роман напечатал!» Не помню, что я ответил Бардину. А вот писатель один… (не хочется называть имя бедняги, расстроится). Приходил ко мне писатель такой, специально приходил «помочь» мне подготовить свое выступление на Пленуме. И, как у таких уполномоченных водится, приступил с приговоркой, всегда одной и той же: «Старик, ум хорошо, а два – лучше». Я тогда сказал, что выступлю. Отчего же, мол, не выступить? То-то будет случай отвесить Суркову публично. Скажу: вот вы тут изощряетесь в клевете на писателей. И по мне прошлись хорошо, и не раз. Родину защищаете от врага. А я тут, перед вами, да что тут говорить, у меня, между прочим, отверстий от ран больше, чем у вас естественных отверстий. Что-то в этом роде наговорил. И в самом деле записался на выступление. Но, когда дошла до меня очередь, председательствующий предложил закрыть прения, хоть публика и кричала: «Дать Дудинцеву слово!» Видно, мой друг писатель доложил, как я хочу выступить.

Но о Бардине. С ним у меня знакомство закончилось внезапно, как обрезали. Дело было так. Нас с женой, как раз в период, когда меня всячески поносили с легкой руки начальства, часто стали приглашать на приемы в иностранные посольства. И вот однажды, после приема в шведском посольстве, Ганс Бьоркегрен предложил подвезти нас с женой до дома на своей машине. Едем. Ганс наблюдает в зеркало заднего обзора и вдруг говорит: «За нами хвост». Во двор заезжать не стали. Решили уточнить, за кем хвост: за ним или за нами. Оказалось – второе. Не успели мы войти в подъезд, как запыхавшаяся пара граждан, оттолкнув нас, промчалась вверх, обгоняя лифт, только икры засверкали. А я, не будь дурак, захлопнув дверь, изящно так приподнял ножом скобу, которой прикрыта была щель для писем. Вижу, один уже у двери и манит пальцем второго. О чем-то пошептались, записали номер квартиры. А внизу, на лавочке у подъезда, уже наш передовой отряд – наши детки уселись между старушками. Оказывается, те двое, как спустились, стали расспрашивать, кто и как тут живет, в такой-то квартире.

И вот я, раздосадованный таким попранием моих прав гражданина, звоню Михаилу Ивановичу – номер телефона он дал на всякий случай. «За кого вы там у себя меня принимаете? – гневаюсь. – Нельзя же так топорно», – слегка ехидничаю. Михаил Иванович возмутился: «Это не наше ведомство, у нас так не работают. Я сделаю заявление». На том и кончился мой контакт с Бардиным, и если и велась дальше слежка, то действовали не так, не топорно. Больше я ничего подобного не замечал.