Между Явью и Навью (СИ)

Ну вот и хорошо, толковый секретарь в работе необходим, а так и Темный под присмотром будет. Все один к одному, осталось только наведаться к нему в квартиру и убедиться, что глупостей мальчик не наделал.

Жаль, перстень пришлось у Темного забрать, больно уж приметная побрякушка, не к лицу восемнадцатилетнему юноше, но и без него Яков уверен, что узнал, случись что плохое.

Однако само понятие “плохого” очень растяжимое. На лице Якима, открывшего Якову дверь, четко обозначено, что ничего хорошего за эти четыре дня не произошло, что тоже вполне может приравниваться к чему-то плохому. Подтверждает недобрые опасения Якова и фраза, невольно, от полноты чувств вырвавшаяся у верного гоголевского слуги:

- Ну слава богу…

Яков только хмыкает и брови приподнимает, а Яким, густо покраснев, извиняется за дерзость, пропуская Гуро в квартиру. И продолжает извиняться, хотя косится на беса чуть неодобрительно, не зная чего ждать - не в отношении себя, а в отношении молодого барина.

Квартира протоплена плохо, где-то явно завелась плесень, судя по запаху, а в углу составлены штабелем темно-зеленые винные бутылки.

- Это что ж, за четыре дня столько? - укоризненно цокает Гуро, взглядом указав Якиму на бутылки. Тот в ответ тяжело вздыхает, пару мгновений подбирая слова - явно свербит в слуге желание высказать пару ласковых лощеному господину, так безответственно бросившему его барина в столь угнетенном состоянии.

- Если бы только столько, - в конце концов ворчит Яким, кивнув на закрытую дверь гостиной, в которой Яков в прошлый раз нашел Николая спящим. - Вы уж вразумите его, барин. Я вас от всего сердца прошу - сил нет смотреть, как Николай Василич себя губит-то.

- С этим мы сейчас разберемся, - цедит Гуро, опуская ладонь на холодную латунную ручку. - А что холод-то такой собачий, Яким?

- Пил бы барин больше, еще холодней бы было, - ворчит слуга. - Да больше не лезет.

- Не лезет, значит, - повторяет Яков, надавливая на ручку и распахивая дверь. Здесь чуть теплее - камин разожжен, пылает ярко и весело, растопленный не столько дровами, сколько исписанными клочками бумаги, вдобавок ковром устилающими пол.

- Перевод вас на службе ожидает, Николай Васильевич, - весело сообщает Яков, старательно не обращая внимания ни на запах перегара и разлитых по столу чернил, ни на удивленный звук, изданный Николаем при виде его. - Вы, я надеюсь, не против? Вы только с зеленым змием завязывайте, эту нечисть даже вам не победить.

- Яков Петрович, - изумленно шепчет Николай, не сводя взгляда с остановившегося посреди комнаты беса. С занесенного над бумагой пера стекает капля чернил, образуя уродливую кляксу на чистом листе. - Настоящий…

- Опять вы за старое, голубчик, - Гуро недовольно качает головой, подходя ближе, словно подкрадываясь - будто резкое движение может спугнуть этого диковинного зверька. - Пойдете ко мне личным секретарем? Я уж договорился. Работа, может, понапряженнее, чем у вас в ведомстве, но зато и поинтереснее, а для вас это особенно важно.

- Я… - Николай откладывает перо, умудрившись испачкать пальцы в чернилах, и чистой рукой трет лицо, хмурясь. - Я отгулы на службе взял…

- А то я, душа моя, не знаю. Я вас не торопить приехал, как отдохнете, так и выйдете, - Гуро отвлекается, взглянув под стол, на пустую бутылку, которую Николай пытается ногой закатить под свой стул. - Отдых, только, я смотрю, не задался у вас. Так что, пойдете?

- Пойду, - кивает Николай, словно завороженный настойчивостью Якова. Создается впечатление, что он уже забыл, каким был изначальный вопрос.

- Не пишется вам? - Яков делает шаг вперед, подбирая с пола исчерканый клочок бумаги - рабочие бумаги Николай всегда вел аккуратно и удобочитаемо, а эти каракули Якову даже разобрать не удается. - Так и не будет писаться, пока вы в таком состоянии, Николай Васильевич, - не дождавшись ответа, Яков подбирается еще ближе, аккуратно опуская на стол перед Гоголем сложенную из исписанной бумаги птичку.

Маленький, давно выученный фокус заставляет Николая улыбнуться - светло и ясно, совсем как-то по-детски.

- Я же вас просил отдохнуть, Коленька. Отдохнуть, а не мучить себя тревогой и пьянством.

- Так я пытался, Яков Петрович, я правда ведь пытался, - пылко возражает Николай, забыв смутиться, когда Яков оказывается с ним нос к носу. - А потом… за…засомневался как-то.

Смущение все-таки догоняет Николая, и он опускает глаза, направляя взгляд куда-то на плечо Якову.

- Моя вина, - признает Гуро, не справившись с искушением и приласкав кончиками пальцев по-домашнему открытую белую шею, на которой уже не осталось и следа его поцелуев. - Закрутился старый черт на любимой работе, не заметил, как время бежит. Ты меня, Коленька, прости…

- Да что вы такое говорите, Яков Петрович, - одними губами, почти беззвучно шепчет Николай, замирая от ласкающего прикосновения, почти переставая дышать и словно против воли подаваясь еще на полшага ближе к Якову. - Вам совершенно не в чем себя винить…