Между Явью и Навью (СИ)

- Так-то оно так, - соглашается Яков, не сдержавшись, - но послушать мнение местного духовенства все равно было бы интересно. Все эти мистические выдумки весьма… правдоподобно выглядят.

Старик сверкает взглядом в ответ на “мистические выдумки” и сквозь зубы цедит, что рассказать ему нечего. Светлый за его спиной весь дрожит от возмущения, того и гляди руками на Якова начнет махать - потеха будет еще та.

А Гуро пока не до потехи. Мало того, что по окрестностям надо пройти, оглядеть и так, и этак, так еще и Николай, судя по смутному ощущению, свербящему где-то у виска, таки нашел неприятности. Впрочем, кажется, не слишком неприятные - Гуро тянется легонько, глянуть, где его подопечный, поднимает взгляд на стоящий вдали от деревеньки особняк, и пожимает плечами.

Ну не съедят же там Гоголя, право слово. Вроде как приличные люди, хотя это тоже еще надо будет проверить. Но вот так, в первую же встречу, официальное лицо в любом случае не сожрут.

Из-за полной в этом уверенности беспокоиться за Николая всерьез Яков начинает только к вечеру, когда на бескрайние поля вокруг опускается сначала сизая дымка, а потом и темно-синий ночной мрак. Яким по двору бродит, места себе не находит - то порывается пойти куда-то, искать, то возвращается в постоялый двор, гремит чем-то в комнате Гоголя, громко ворча под нос что-то о бестолковом барине. Яков полностью с ним согласен - не дело это, пусть даже ничего особо прискорбного с Николаем и не происходит - Гуро бы почувствовал. Но все равно тянется проверить, не столько из недоверия к собственным ощущениям, сколько из полной уверенности, что от Темного можно ждать чего угодно.

Так почти и оказывается. Гоголь бредит, причем бредит почти наяву, на ходу, болтаясь между сном и явью на полпути от особняка Данишевских к деревне.

Кажется ему то, что в гробу его закрыли - тут Гуро с его паникой совершенно согласен, быть заживо похороненным - пренеприятнейший опыт, то что он, Яков, вскрытие ему делает - вот уж дурость, даже немного обидно, то еще какая-то совсем уж бессвязная свистопляска, а потом Николай неожиданно просыпается. Только не в ту сторону, куда люди обычно выныривают из сна, а в обратную.

Яков, уже задумавший пойти да встретить непутевого подчиненного, чтобы в канаву какую не завалился, остается на месте, затаивается, наблюдает.

- Оксана я, дочка мельника, - говорит склонившаяся над растянувшимся на земле писарем мавка, и продолжает еще о чем-то его расспрашивать, не замечая Якова. А тот обходит круг света от костра, оставаясь в тенях, любуется пару мгновений на мавкину спину - прогнившую, позеленевшую, с серыми мешками легких за искрошенными ребрами, и замирает в тени дерева, прислушиваясь - Оксана как раз усаживает Николая у костра, а с лица она намного приятнее, чем со спины.

Интересного-то она ничего не говорит, кроме одного - что девиц-то убитых больше, чем три, да намного больше, так что Яков не может вспышки раздражения сдержать - вот ведь Бинх, сволочной скользкий человечишка, да и поп этот не лучше, как с такими людьми работать? А мавка его раздражение чувствует, пугается, по сторонам оглядываясь, но не найдя никого, решает дело по другому - будит Николая и тот снова проваливается к своим обычным, в меру бредовым снам.

Яков ступает в круг света, без Николая ставший зеленовато-голубым, больше привычным утопленнице, опирается на трость, вопросительно глянув на мельникову дочку. Ей-то все видно - и рога витые, черные, и пламя в глазах, и раздраженно пощелкивающий хвост, и когти, длинные да острые, даже для неё, уж тридцать лет как мертвой, очень и очень опасные.

- Оксана, значит, - тянет Яков, рассматривая мавку повнимательнее. Та хоть и дрожит, но держится на удивление для мавки молчаливо и спокойно. - Зачем он тебе, милая? - Гуро чуть наклоняет голову, выразительно двинув бровями.

- Да помощь мне нужна, - девчонка хмурится, поджимая губы, и обхватывает себя руками за плечи, словно надеясь согреться. - Он мне поможет, а я ему. Ну и вам, видно, коли вы вместе.

- А так-то, без белиберды всей этой не поможешь? - на всякий случай интересуется Яков, даже чуть поднапрягшись, чтобы облик принять человеческий и не такой жуткий - все-таки девки деревенские и после смерти народ пугливый.

- Только по обмену, - бормочет Оксана, опуская руки, словно чуть успокаиваясь от наведенного Яковом морока. - По другому никак нельзя, барин, сам знаешь. Услуга за услугу.

Это Яков знает, хотя надежда на то, что все разрешится проще, все же была. Но с мертвыми всегда какие-то сложности, впрочем, как показывает долгая и насыщенная жизнь, сложности - они со всеми. Обеты, правила, условия. Оксана снова хмурится и отступает в сторону, собираясь выйти за границу холодного света и явно надеясь, что Яков не захочет рыскать за ней по лесу.