Между Явью и Навью (СИ)

Убить Якова вот так - буквально, по всем канонам, огнем и мечом - давненько уже никто не пытался. Захотел бы вспомнить хоть один случай такого вопиющего безобразия - и то не смог бы. Вокруг полыхает пламя, словно стены и пол щедро пропитали керосином, Всадник этот - благо хоть в доме без коня - двумя клинками машет, наступает, а на улице потерянным псом воет Николай, так от его крика глотку сжимает, что Гуро даже позволяет себе отвлечься на мгновение, обернуться. Решение неожиданно приходит само собой, с одного только взгляда сначала в голубые испуганные глаза, а потом за них, в черноту, Якову родную, любимую. Не угадать - сам додумался или Темный, того не ведая, подсказал, но Гуро ждет еще мгновенье, лишнее, чтобы Всадник успел замахнуться клинком, и только тогда поворачивается к нему. Потолочная балка рушится на голову одновременно с тем, как черный клинок, созданный для того, чтобы развоплощать любую сущность, пронзит ткань пальто.

Яков встряхивается, открывая глаза, глянув на темный лес, раскинувшийся перед ним, оборачивается, чтобы посмотреть на расстелившуюся внизу Диканьку - а вот и догорающий дом, в котором его только что убили.

Пускай пока так все и думают. Или почти все.

С утра, всю ночь побродив по окрестностям, а заодно добыв из небытия великолепное, на вкус Якова, алое пальто, Гуро первым делом убеждается, что, проснувшись Николай не наделал глупостей.

Не наделал, хороший мальчик, умный. Трясется весь, но на своем стоит, как Бинх ни кривится, явно не восторженный идеей писаря остаться для дальнейшего расследования.

Ночью Яков мальчика не стал трогать, того и так спокойный сон не ждал, а увидь он Якова во сне, чего доброго и правда бы рехнулся. Глянул только под утро, разглядев среди привычно уже спутанных нервных снов огромный ком тяжелой, горькой вины.

Выяснить, в чем себя Гоголь виноватым чувствует нетрудно, а выяснив, Яков прямиком отправляется на мельницу и, несмотря на раннее утро, все равно вылавливает мавку из её уютного - по мавкиным меркам, конечно, убежища в холодной воде.

- Ты зачем к Николаю полезла, девка ты похотливая? - устало вздыхает Гуро, неприязненно оглядывая вышедшую на берег голую покойницу. Для него Оксана не старается удержать хоть сколько-то приличный вид, только личико остается гладким, да красивым, а ниже шеи - утопленница утопленницей, разве что не разбухшая до безобразия. К левой ноге присосалась здоровенная пиявка, дряблые бедра зелены от налипшей на кожу тины. И вот это вот вчера ночью мороком себя укутало и в постель к Темному забралось. Уж у Якова на что вкусы в любви разнообразные, а это уже перебор.

Мавка его отвращение чувствует, обижается, но злить беса не рискует - вскидывает голову, тряхнув копной волос, и руки на груди скрещивает.

- А если б не я, угорел бы твой Темный, да и всё, - щурится зло, как кошка с забора.

- А ты для того и нужна, чтоб не угорел во сне, да еще чтоб какой беды не приключилось, - Яков говорит спокойно, глазами угрожающе не сверкает, даже обличье сохраняет полюбившееся, человеческое, но мавка чует, что уже подобралась к той границе хамства, за которой бес её за волосы в адские глубины оттащит.

В глубины Оксане точно не хочется, раз уж осталась здесь, мертвой средь живых. Да и жизнь загробная у нее только сейчас, по хорошему, начинается - ведьма над душой не стоит, не травит существование.

- Да ладно тебе, барин, - Оксана зыбко вздрагивает, прежде чем оказаться полностью одетой и в приличном виде. Ублажить хочет или хотя бы не так сильно раздражать. - Для него ж стараюсь. Ты, барин, Лизаньку эту видал? Из большого дома?

- Данишевскую? Видал, как же, - отвечает Яков, внимательно следя за мавкой, чтобы понять, знает ли она что-нибудь стоящее. По всему выходит, что ничего особенного мавка не знает, хоть и испугана. Не лезет, значит, мертвая, не рискует.

- А дом её видал? Или супруга? - заметив, как бес качает головой, Оксана многозначительно приподнимает черные соболиные брови. - А ты посмотри, барин. Поближе подойди и глянь. Но я тебе пока и так скажу - и место плохое, и люди… или не люди, не знаю я - ой какие нехорошие. А Коля не видит ничего, потому что втюхался в эту Лизаньку по самые уши! - под конец мавка вовсе срывается с таинственного хриплого шепота на обиженные бабские завывания.

Якову хочется резонно объяснить, что Лиза Данишевская, хоть и замужняя, хоть и не людского понимания девица, а как ни погляди - живая и теплая, в отличие от мавки, которая только мороком и может согреть, и то ненадолго. Но Гуро решает в это не лезть, только предупреждает снова:

- Навредишь ему, хоть каким образом, псы тебя зубами до скончания времен - и после них - рвать будут. А я буду приходить и смотреть.

- Да поняла я, барин, не глупая ведь, - Оксана старательно отворачивается, уходя от взгляда подошедшего вплотную Гуро.