Между Явью и Навью (СИ)

- Не глупая, - соглашается Яков, ухватывая мавку теплыми пальцами за подбородок. Отчетливо чувствуется, какая холодная и мокро-скользкая у неё кожа на самом деле, несмотря на внешнюю красоту. - Ну так и не глупи, Оксана. Не зли старого черта, поняла?

- Да поняла я, барин, - повторяет мавка, но не слишком убедительно. Все равно будет к Темному лезть, приглянулся он ей, видно. Да Якову и не жалко - противно немного, но не жалко, вот только беде этой, с влюбленностью, дурацким мавьим мороком не поможешь.

Но мавку Яков все-таки решает послушать - сходить, глянуть на особняк Данишевских с другой стороны. До этого не то что в голову не приходило - времени не было, Яков все по деревне рыскал, надеялся что-то найти, а глянуть, может, стоило подальше.

Неожиданно яркое полуденное солнце, выкатившееся из густого утреннего тумана, ни капли не мешает Якову незамеченным в своем алом пальто подойти достаточно близко к особняку, чтобы посмотреть на него повнимательнее.

Увиденное совсем не радует: оно, конечно, часто так случается, что старые дома, не одно поколение хозяев сменившие, выглядят как подгнивающие трупы, но с этим домом все не так просто. Здесь черный гной течет по высушенным, потрескавшимся стенам, в проломах окон с огрызками деревянных рам плещется тошнотворная, зелено-серая полутьма, трава вокруг иссушенная и серая, будто пораженная какой-то неведомой болезнью, и ни одного, совсем ни одного зверя вокруг - ни белки какой, ни птицы. Удивительно, что кони фыркают на конюшне - живые, из плоти и крови, настоящие. Сейчас Яков жалеет, что не нашел время познакомиться с супругом очаровательной Лизы. Наверняка узнал бы много интересного.

Но сделанного не воротишь, как ни старайся, так что и жалеть об этом, по хорошему, никчемное занятие.

А Николай вечером пьет. Хуже, чем в Петербурге, отчаяннее, яростнее, надирается до зеленых чертей, точнее, в его случае, до рыжих, потому что когда Гоголь видит Якова, без лишних церемоний усевшегося в свободное кресло, он тянет, грустно и тоскливо, как-то даже мечтательно:

- А вы, Яков Петрович, рыжий ведь…

Яков коротко закатывает глаза, наблюдая за сидящим на расстеленной, остывшей давно постели писарем. Яким уже час как спит у себя в каморке, и просыпаться не собирается, разве что из ружья под ухом пальнуть. Умотался бедняга - та еще радость за Темным в таком настроении приглядывать.

- Не такой уж и рыжий, голубчик, - парирует Гуро, подходя к Николаю, чтобы забрать из слабых дрожащих пальцев бутылку с белесо-прозрачным самогоном. - С рыжиной, скорее.

А что делать остается? В таком состоянии говорить с Гоголем о мало мальски серьезных вещах - пустая трата времени. Спать бы его уложить, да тут сердце упрямится - не желает мальчонку к похотливой мавке отпускать. Чувство прекрасного, можно сказать, не позволяет.

- Я так перед вами виноват, Яков Петрович, - Николай цепляется за бутылку, но стоит Якову проявить настойчивость, отпускает, отдает.

Вздыхает тяжко, руками вперед тянется, распахивая полы пальто и, наклонившись, жмется щекой к ребрам, бормоча:

- Вы же на меня, наверное, сердитесь, Яков Петрович?.. Ну конечно сердитесь, это я вас дурак не уберег. Вы же меня мучить, наверное, пришли?

- Вот заняться мне больше нечем - вас мучить, - Гуро возмущается такому предположению, но Коля только вздыхает, постаравшись носом зарыться в камзол. - Вас, душа моя, и так есть кому помучить.

- Ну так я ведь заслужил, - совсем невнятно бухтит писарь, чуть бодая Якова в ребра, как смешной лобастый щенок.

- Глупостей не говорите, Николай Васильевич, - строго произносит Гуро и, поняв, что не отделаться ему от Николая в ближайшее время, садится рядом с ним на кровать, скинув пальто на заваленный бумагами стол. - Ни в чем вы, голубчик, не виноваты, напротив, я вами вполне доволен.

- Хороший сон, - пьяно щурится Гоголь, перед тем, как уронить голову Якову на плечо. - Вот уж не думал, что мне скоро хороший сон приснится, да еще и с вами. А вы правда не сердитесь на меня?

- Правда не сержусь, - бормочет Яков, придерживая качающегося писаря за пояс и коря себя за то, что не подумал, как трудно будет Темному доказать, что перед ним не очередной плод его тяжелых фантазий. А может пока и не надо. Мозгоправа-то он в этой глуши все равно не найдет, а уехать ему обостренное чувство долга не позволит, пока не разберется во всем.

- Хорошо, - тихо-тихо вздыхает Николай, весь подобравшись к Якову поближе. - Вы, Яков Петрович, хороший. Я вас еще как в Петербурге увидел, подумал - хороший. Хоть и строгий.

Яков в пьяный бред - безобидный, жалобный и тихий, почти не вслушивается, только придерживает мальца, чтобы на пол не свалился, а думает о своем. Например, о том, что отдохнуть бы хоть пару часов было бы неплохо - не спал ведь с самого Петербурга толком. Спать Якову нравилось, только на это развлечение у него редко появлялось время.