Между Явью и Навью (СИ)

С первым оглушающим криком петуха прямо под окном просыпается Николай, обнаруживая себя намертво вцепившимся в подушку, пропахшую чем-то приятно-горьким. Яким, возникший на пороге минутой позже, словно почувствовав, что барин проснулся, хмурится, ведет носом, и хмурится еще больше, косясь на початую бутылку самогона, беспорядок на письменном столе и зарывшегося носом в подушку Николая:

- Вы барин чего это тут? Кофий что ли варили?

- Какой кофе, Яким? - Гоголь едва удерживается, чтоб не кинуть в слугу подушкой. - Глупостей не болтай, откуда у меня кофе?

- Опять щас татарами пугать будет, - добродушно хмыкает Яким, но из комнаты выходит, гремит чем-то у себя в каморке, совершенно разрушая смутную надежду Николая вздремнуть еще дюжину минут. А в голове тем временем свербит мыслишка, что запаху кофе с пряностями на постоялом дворе взяться неоткуда. Больше неоткуда, поскольку единственный человек, который его пил, буквально заживо сгорел у Николая на глазах.

Гоголь задушенно стонет в подушку, пытаясь отогнать от себя и события предыдущих дней и снившиеся ночью странные сны. Получается плохо.

Гуро времени не теряет - схватив с подноса во дворе красное яблоко, с аппетитом вгрызается в сочную хрусткую мякоть, по невидной людям стороне идя вдоль деревни.

Даже с раннего утра Светлых на улице не видать - уж на что они любят рассветы, а все равно из дома не высовываются. И на кладбище, стоящем чуть поодаль, не лучше - тишина такая, что даже мертвецкой не назовешь. Уж Яков знает, сколько мертвецы шума производят. Им, на деле-то, ни солнечный свет не помеха, ни петушиные крики - если мертвец не хочет спокойно лежать в могиле или по тому свету гулять, его ничто не остановит.

Устраиваются в тени своих надгробий, лениво переругиваются из года в год, новоприбывших шпыняют - хоть какое, а развлечение. А уж новоприбывших на кладбище достаточно, чтобы хоть кто-то да ворчал из-под своего камня о современной молодежи.

Но на диканькинском кладбище тишина стоит отвратительная. Яков еще в прошлый раз эту особенность приметил, но тогда списал на то, что пришли они с делом недобрым - девку похороненную выкапывать, а это мертвой братии большое оскорбление.

Сыростью тянет от могильной земли, сыростью и страхом. Побродив немного между надгробиями, постучав по некоторым кончиками когтей - никакого ответа, словно и нет здесь никого в гробах, бес, сердито цокнув, уходит в сторону леса, оглянувшись на распростертую внизу деревню только у самой кромки чащи. На улицах Диканьки царит беспокойное оживление - люди снуют из одного конца маленькой деревеньки в другой, серые, блеклые, все словно одинаковые.

И только Темный, если глянуть из Мертвого мира, выделяется, словно большой черный щенок в корзинке с серыми котятами. Коты, они в любом возрасте знают что делать, этакие целеустремленные маленькие дьяволята себе на уме. А щенок - непохожий на них, больше и сильнее, неуклюжий, совершенно не представляющий, что ему делать дальше.

В Средневековье - во всяком случае, так этот период называли люди, считающие себя более-менее просвещенными, - среди адского дворянства прошла повальная мода на котов и кошек всех мастей - даже ведьмы, уж на что дурные создания, и то переняли привычку селить у себя черных кошек, самый писк моды. Якова это поветрие обошло стороной, может от того, что уже тогда он редко появлялся что внизу, что в Старом свете, а может от того, что своевольных наглых тварей, норовящих вцепиться когтями в отличный камзол, он на дух не переносил.

Поморщившись от воспоминаний о тех временах, когда шагу нельзя было ступить, чтобы не столкнуться взглядом с бессмысленной жестокостью, обрамленной пушистым мехом, Яков поворачивается лицом к лесу.

- Не буди лихо, пока оно тихо, разбудишь - не сладишь, найдешь - не уйдешь, - бес с интересом глядит в шевельнувшийся мрак чащи, постукивая когтями по трости. - Выходи, голубчик, поговорить надо.

Тишина замирает на раздражающе долгие минуты - ни ветра, ни запаха, ни один лист на деревьях не шевельнется.

- Сказано ж - не буди лихо, - хрипло гаркает внезапно появившаяся между двух задрожавших осин фигура, больше всего похожая на длинную жердину, густо обмотанную старым, выцветшим тряпьем.

В верхней части, где грязная бахрома, обрывки дерюги и, кажется, слой соломы образуют нечто вроде клобука, можно различить огромный воспаленный глаз, раздраженно щурящийся, словно ярко-алый цвет бесовского пальто доставляет ему большие неудобства.

- Хотя тебе, черт, бояться-то нечего. Чего хотел?

Ходит поверье, что лихо приходит на новую землю с первым человеком. Ни одной могилы не появится не при его памяти, ни один колдун не поселится в окрестностях. Есть деревня - есть и лихо, и уж оно-то все про всех знать должно.

- Ты, одноглазый, вообще из леса-то выходишь? - Яков с сомнением поджимает губы, оглядывая безобразно разряженную фигуру и все больше различая травы и веток в его одеянии, чем ткани, которую тот, по идее, должен таскать со дворов.