Между Явью и Навью (СИ)

- Зря вы доктора Бомгарта ругаете, - неуверенно возражает писарь, хватаясь за любезно протянутую Яковом руку и поднимаясь на ноги. - Да и я тоже не так-то уж и пьян. Но все же, я бы хотел понять, Яков Петрович, зачем?

- Дело это разгадать хотите? - прямо интересуется Гуро, внимательно глянув на Николая. - Вижу, что хотите. Без ваших специфических умений, Николай Васильевич, нам из Диканьки до зимы не выбраться, и это в том случае, коли вы еще живы останетесь. Что скажете? Будете меня слушать?

- А что поделать? - Гоголь философски пожимает плечами, снова накидывая камзол и зябко ежась. - И с чего вы начать хотите? Ритуалы какие-нибудь, да?

Яков трет переносицу и отводит взгляд, чтоб не так было заметно, с каким трудом ему удается сдерживать смех. “Ритуалы”, нет, ну надо же. Этот ребенок со своей фантазией далеко пойдет.

- Первым делом, Николай Васильевич, вам нужно научиться просыпаться, тем более, если вы сумели разругаться с Оксаной. Упреждая ваш вопрос, напомню, что это она вас будила все разы, что вы в опасности оказывались. Давайте теперь сами.

Николай неуверенно оглядывается по сторонам, словно стараясь найти что-то, какую-то зацепку, которая поможет ему проснуться, и в конце концов вновь обращает взгляд на Якова, вопросительно приподнимая брови.

- Уснуть сначала надо, Николай Васильевич. Все-то вы мне не верите, - Гуро делает шаг вперед, касаясь кончиками пальцев холодного сухого лба, не тронутого еще морщинами. - Отлично все-таки, что Ангел Хранитель вас не стережет. Глубоко упадете.

========== Часть 5 ==========

Гоголь возмущенно приоткрывает рот, собираясь что-то сказать, но проваливается на изнанку раньше, чем наберет в грудь воздуха - Яков, довольно оскалившись, переходит вслед за ним, ступая на холодную, сырую землю, в живом мире застроенную домишками, сараями да конюшнями.

- Что значит не стережет? - все-таки договаривает Николай, но уже без особого интереса, полностью занятый разглядыванием стылой, пустынной округи и деревни, зыбкие очертания которой можно разглядеть в серебристом лунном свете. - И почему здесь так тихо?

- Не стережет, Николай Васильевич, потому что Тёмным ведьма ваша мертвая не зря вас назвала. Тёмный вы и есть - связаны с нами намертво. А тихо здесь потому, что вся нечисть пуганная, даже, поверьте на слово, лихо в деревню не суется. Говорит, нечего ему здесь делать.

- Одноглазое которое? - заторможенно уточняет Николай, идя вслед за Яковом по едва угадывающемуся очертанию улиц, иногда проходя сквозь то, что, если оглянуться и приглядеться, оказывается стеной.

- Одноглазое, голубчик, самое что ни на есть,- подтверждает Гуро, на каждом шагу мерно постукивая о землю тростью. - Светлые, впрочем, которых вы Ангелами зовете, тоже не лучше. Да вы их не увидите, Николай Васильевич, я вас потом как-нибудь научу. Не до них сейчас.

- Я не хочу быть Тёмным, - особой уверенности в голосе писаря Яков не улавливает - скорее уж нежелание так запросто мириться с действительностью, простая человеческая упертость.

- Я бы вам, душа моя, солгал, если бы сказал, что не хочу быть бесом, но даже если б это было правдой, ничего бы не изменилось. Большая редкость этот ваш дар, а вы упираетесь, как осел на ярмарке.

Яков косится на бредущего рядом Тёмного, чтобы убедиться, что тот надулся, как мышь на крупу, и постарался запахнуть камзол, отгораживаясь от Якова таким нехитрым способом.

- Ладно, голубчик, с ослом и ярмаркой я погорячился, признаю, - вот еще не хватало с Тёмным из-за такого пустяка разругаться. - Приношу извинения, Николай Васильевич.

Гоголь кивает, снова отстраненно, увлекшись окружающим его миром - вертит головой, но от Якова ни на шаг не отходит.

- А дальше-то что? - Николай голос подает только когда они доходят до края деревни - если прислушаться, можно различить, как мавки в своей запруде плещутся и хохочут. Николай тоже эти звуки слышит - невольно улыбается, потянувшись к смеху, но стоит Гуро легонько коснуться его плеча, останавливается, оглянувшись на беса.

- Живых здесь нет, Николай. Это ваши подружки-утопленницы плещутся.

- Ясно, - глухо откликается писарь, неуверенно оглядываясь по сторонам. - Странно так. На мои обычные кошмары похоже… но без жути. Это из-за вас?

Яков, если бы умел, довольно заурчал от такой догадливости. Но урчать Яков не умел и не стремился научиться, так что он просто кивает, сделав шаг назад и останавливаясь, оперевшись на трость. В глазах Николая мелькает темный, почти животный ужас.

- Не уходите… - писарь мотает головой, отчего темные длинные пряди прилипают к мгновенно взмокшему лбу. - Пожалуйста, Яков Петрович, только не оставляйте меня тут одного…

- Душа моя, ежели я стану повсюду за вами слоняться, толку не будет никакого, - Яков не отступает, но самого Николая будто смертным страхом к земле примораживает. Он руку к Якову протягивает, но с места не двигается, только испуганно смотрит светлыми, хрустально-голубыми глазами.

- Яков Петрович…

Сердце будто ледяными когтями сжимает от такого взгляда, от голоса.

- Все вы сможете, Коля.