Между Мирами

На мохнатых ветвях качались феи и крохотные эльфы. Паки и брауни оккупировали гирлянды: они сидели там, сверху, и весело кривлялись. Все ждали наступления Рождества.

Эй! А это ещё что такое?

В зал въехала процессия: высокие, статные сиды в сияющих одеждах, на мохнатых лосях. Впереди, на могучем, ветвисторогом и доисторическом мегацеросе покачивался могучий мужчина — в кафтане с золотым шитьём, и проседью в иссине-чёрных волосах.

Прямо рядом со мной что-то шлёпнулось. Я скосил глаза. Крохотный чертёнок, свалившийся прямиком с гирлянды над моей головой, потирал ушибленное плечо.

— Оберон, — прошептал он, — Оберон!

— Оберон! — подхватили все в Зале. — Оберон!

— Оберон, — разнеслось по залам, — Оберон!

— Какой мужчина, а? — ехидно пихнула меня локтём в бок Джулия. — Не то, что некоторые.

Король лесов и эльфов величаво проехал к Вратам. А я досадливо отвернулся. Ну, подумаешь, Оберон. И не таких видали, да.

— Жаль, что Самаэллы здесь нет, — саркастически заметила Джулия. — Может, она сменила бы объект своих притязаний….

Я только пренебрежительно фыркнул.

Шаг за шагом, процессия скрылась в мерцающем мареве Врат.

Джулия вздохнула.

— Я знаю, что мы не должны вмешиваться… Но, чёрт возьми, жалко людей, которые пострадают. Помнишь, что рассказывал Синеад про Дикую Охоту?

Я широко улыбнулся.

— Помнишь дело с бронзовыми статуэтками? Неужто ты думаешь, я ничему не научился? Не думаю, что посреди марсианской пустыни есть какие-то люди. Вроде бы там жизнь представлена только микроогранизмами. Да и те давно мумифицировались.

Джулия изумлённо уставилась на меня:

— Как-как?! Ты хочешь сказать, что… Он же собирался в Исландию!

— Ну, — пожал плечами я, — иногда, в одном случае из миллиона, Врата барахлят….

— Ну ты негодяй, — пробормотала Джулия, и глаза её были полны восхищения.

А потом всё словно замерло. Полумрак сгустился, а огни на ёлке загорелись ярче.

И тогда раздался звон колокола.

Бом…

Все вокруг встрепенулись.

Бом…

Весь зал замер, словно в едином вдохе. Я бросил взгляд на часы.

Боммм!!!

Новый Год наступил!

Бомм-бомм-бомм! Бомм-бомм-бомм!

Удары колокола разносились вокруг, словно самая чарующая мелодия. Он плыли по помещению, подобно морским волнам.

Они доносились отовсюду — и словно бы ниоткуда.

Бомм-бомм-бомм!

Бомм-бомм-бомм!

И всё в зале замерло. Все медленно подняли глаза вверх.

И тогда пошёл снег. Самый настоящий снег. Снежинки падали и танцевали, словно хмельные феи, они вальсировали и кружились, укрывая пол мягким ковром.

— Йохохо! — сказал Дед Мороз. — Праздник наступил!

И тогда толпа забурлила, все засуетились. Козлоногие сатиры, обнажённые альвийки, рождественские эльфы, зелёные гоблины и причудливые полинезийские божки. Олени в санях и прямоходящие собаки. И все ринулись к воротам.

— Чёрт возьми, господа! — закричала Джультетта. — Избегайте давки!

Колокол ударил сто восемь раз, а потом утих [198]. Но его мягкое, медовое звучание, казалось, всё ещё разносится по коридорам. Быть может, это Эхо заблудилось, и не хочет расставаться с его сладостным восторгом?

А снег всё шёл. Он был мягкий и пушистый.

* * *

На Станции было тихо. Снежок усеял титановые плиты пола и таять не желал. Большая часть гостей-таки успела воспользоваться Вратами и попасть в свои Миры. Остались только сотрудники: вот и мы с Джулией сидели за своими стойками, зябко кутаясь в свои одежды. Джулия и не подозревала, что под Новый Год так холодает. Я отдал ей свою рубашку, и она куталась в неё, похожая на взъерошеного цыплёнка.

Каждый раз, когда я смотрю на неё, мне вспоминается сто тридцатый сонет Шекспира — ну, вы помните, да?

Ее глаза на звезды не похожи,
Нельзя уста кораллами назвать,
Не белоснежна плеч открытых кожа,
И черной проволокой вьется прядь.

С дамасской розой, алой или белой,

Нельзя сравнить оттенок этих щек.
А тело пахнет так, как пахнет тело,
Не как фиалки нежный лепесток.

Ты не найдешь в ней совершенных линий,

Особенного света на челе.
Не знаю я, как шествуют богини,
Но милая ступает по земле.

И все ж она уступит тем едва ли,

Кого в сравненьях пышных оболгали.

Это точь-в-точь про неё — ну, за исключением того, что она не моя возлюбленная. Моя напарница одну за другой курила сигареты "Черномор" — редкостная, ядовитая гадость, доставляемая к нам контрабандой.

— Слушай, Алекс, — кашлянула Джулия. — Ну, я-то человек насквозь циничный, и верю только в пофигизм, сарказм и оргазм… И всё-таки, в такие дни… Иногда хочется верить, что есть что-то такое, там… где-то там — чёрт возьми, а иначе зачем это всё?

Она тушит сигарету и молчит. Смотрит на меня.

— А ты во что-нибудь веришь?

Я задумываюсь.