Между молотом и наковальней

Гедлач возвратился к семье и стыдился смотреть в глаза Амре и детям. В его руках был жалкий узелок, в него был завернут десяток лепешек и головка твердого, как камень, сыра.

— Ничего, как-нибудь проживем, — поддержала жена.

— Настоящий сыр! — обрадовалась Апра.

— На неделю хватит! — присоединился к ней Аляс, но голодный блеск глаз выдал его с головой.

— Давайте кушать! — торопила Амра.

— Завтра у нас будет мясо. Я найду работу! — глухо ответил Гедлач, и его сердце защемило от жалости к ним.

— Дядя, я тоже пойду с тобой! — живо откликнулся Аляс.

— Куда тебе! Отлежись, а потом видно будет, — всполошилась Амра.

— Мне уже лучше. Я же мужчина! — храбрился он.

— Мужчина, мужчина! — поддержал Гедлач, погладил по его вихрастой голове и сказал: — Пора поесть.

На этот раз он не стал делить еду на скупые кучки и щедрой рукой большими кусками ломал лепешки и кромсал ножом сыр. Впервые за последнее время они ели и не задумывались о завтрашнем дне, а потом погрузились в полудрему.

Прошел час, слабая тень от кустарника уже не защищала от набиравшего с каждой минутой силу солнца. К полудню раскаленные камни обжигали руки, а налетавший с юга «шайтан» сбивал дыхание. Временный лагерь махаджиров, зажатый между скал, превратился в духовку и начал пустеть на глазах.

Одни — редкие счастливцы — отправились на поиски родственников и знакомых, осевших в Самсуне и успевших устроить свою жизнь. Другие — стучались во все дворы подряд в надежде найти временное пристанище, но чаще их встречали бранью, чем добрым словом или куском хлеба. Третьи — и таких было большинство, — полагаясь только на самих себя, разбрелись по округе в поисках временного пристанища, работы и куска хлеба.

Гедлач, Астамур-кузнец, Джамал Бутба, Шезина Атыршба и Шмаф Квадзба нашли пристанище неподалеку от порта. Им стал заброшенный склад. Через дырявую крышу проглядывало чужое небо, а сквозь щели в стенах задувал ветер. Снизу, из подвала, тянуло затхлым, застоявшимся воздухом. Но они были рады и этому. Здесь их оставили в покое торговцы и не трогала береговая охрана. Астамур с Гедлачем из валунов соорудили очаг, Джамал и Шмаф залатали крышу, а женщины заделали щели в стенах, и впервые за последние дни все уснули крепким сном. Под ногами была хоть и чужая, но все-таки твердая земля, а не выскальзывающая из-под ног палуба фрегата. Впереди их ждали новая жизнь и новые испытания. А пока им снился один и тот же сон — Абхазия! Жесткие складки на лице Гедлача разгладились, и губы тронула робкая улыбка.

…Февральское солнце показалось из-за снежной шапки Дзыхвы, заглянуло в заиндевевшее окно, шаловливыми зайчиками заскакало по стенам и замерло на лице мальчика. Нежное тепло согрело щеку, яркий луч забрался под ресницы и прогнал остатки сладкого утреннего сна. Перед взглядом Гедлача предстали феерические картинки, нарисованные морозом на оконном стекле. Столь редкое для этих мест дыхание зимы окрасило мимолетными и оттого еще более завораживающими красками лес и горы.

Волна за волной по селу прокатилась звонкая петушиная разноголосица. В нее вплелся веселый перестук молотков — это Астамур что-то ковал в кузнице. В хлеву тяжело ворочался скот и гремели ведра. Шла утренняя дойка. Сиреневые дымы курились над пацхами. В воздухе носились запахи свежеиспеченного хлеба.

Цокот копыт Алмаза, голоса отца и старших братьев Коса и Арсола подняли Гедлача из теплой постели. Набросив на плечи душегрейку и надев ичиги, он выскочил на террасу и замер в изумлении.

Сад, припорошенный снегом, золотился мириадами маленьких солнышек — плодами хурмы и мандаринов. Диковинный цветок распустился на месте куста орешника. Шелковистый газон двора бриллиантовыми брызгами разлетался под копытами Алмаза. Он нетерпеливо перебирал передними ногами и торопился отдаться опьяняющей свободе, разлившейся в воздухе.

Коса, ласково поглаживая Алмаза по холке, подвел к террасе. Крепкие отцовские руки подняли Гедлача над землей и усадили в седло. Лихой свист звонким эхом отразился от скал. Алмаз ответил радостным ржанием и с места сорвался в галоп. Ветер свистел в ушах, а бодрящий морозный воздух кружил голову. Это были ветер и воздух свободы…

Тоскливый, звучащий на одной ноте голос-стон уныло плыл над Самсуном и безжалостно вырвал Гедлача из снасказки, к которой уже не было возврата. Муэдзин призывал правоверных к утренней молитве. Он напоминал им, смертным, о том, что здесь, на этой прокаленной солнцем и продуваемой всеми ветрами земле, их жизнь и свобода принадлежали только Аллаху и его наместнику на земле — великому султану.

Нужда подгоняла искать заработок, и Гедлач вместе с Астамуром, перекусив, отправились в город. По дороге присоединились к тем, кто уже не первый месяц влачил здесь жалкое существование. Старожилы выделялись своими лицами, осанкой и одеждой — нужда и гордого заставит поклониться. У многих был потухший взор, спины понуро сгорблены, а на плечах вместо черкески болтались замызганные турецкие халаты.