Между нами горы

– Рейчел, это Эшли Нокс. Я – та идиотка, которая согласилась сесть с ним в самолет. У вашего мужа масса чудесных качеств, и врач он что надо, но когда речь заходит о вас, он становится ужасно скрытным. Ох уж эти мужчины с их стоическим нежеланием выставлять напоказ свои чувства! – Она покачала головой. – Почему не взять и не сказать обо всем прямо? Тоже мне, ядерная физика! Долго нам ждать, пока они справятся с собой, откроют рот и облегчат душу? В общем, мне не терпится с вами встретиться – если, конечно, он меня отсюда вытащит. А пока я продолжу его обрабатывать. По-моему, вы хорошо придумали с диктофоном. Пожалуй, подарю такой Винсу, когда вернусь домой. Но… – Она улыбнулась мне. – Не хочется вас огорчать, но Бену, похоже, хоть кол на голове теши. Таких косноязычных типов, как он, я еще не встречала.

Она уже была готова выключить диктофон, но спохватилась и продолжила:

– Хотя это, конечно, простительно, когда мужчина честен, да еще умеет варить кофе.

Я убрал диктофон в карман и встал. У меня затекло все тело. Мороз сковал мокрую одежду, и я чувствовал себя как рыцарь в ледяных доспехах. Мы слишком засиделись.

Она подняла на меня глаза.

– Простите, что подвергла сомнению ваши слова. Если хотите, можете стереть то, что я наболтала.

Я покачал головой.

– Нет. Я уже все рассказал ей про вас, так что… Ваш голос будет очень кстати. – Я подошел к своим «саням», впрягся и начал тянуть.

– Где она теперь живет?

– Там же, на пляже.

– Далеко?

– В двух милях. Я построил ей дом.

– Вы разошлись с ней, но строите ей дом?

– Не совсем так. Дети…

– Так у вас есть дети?

– Двое.

– У вас двое детей, и вы только теперь в этом признаетесь? – Я пожал плечами. – Сколько им лет?

– Четыре. Они близнецы.

– Как их зовут?

– Майкл и Ханна.

– Хорошие имена.

– Хорошие дети.

– Догадываюсь, что вы с ними света белого не видите.

– Я не… Я нечасто их вижу.

Она нахмурилась.

– Ну и натворили вы дел! – Я не ответил. – По моим наблюдениям, виноват обычно мужчина. Весь ваш мозг располагается ниже пояса.

– Вы заблуждаетесь.

Опять я ее не убедил.

– Она с кем-то встречается?

– Нет.

– Совсем заморочили мне голову… Тогда почему вы расстались?

Мне хотелось прекратить этот разговор.

– Так и будете изображать немого? – Я упорно не отвечал, и она переменила тон. – Что, если…

Я ничего другого не ждал.

– Не понял?

– Что, если мы не выберемся? Что тогда?

– Вы хотите спросить, какой во всем этом толк? – Себя самого я спрашивал, зачем я вообще участвую в этом разговоре.

– Примерно…

Я обернулся и подошел к Эшли. Снегу было почти по пояс. Небо из голубого стало серым и мглистым, тяжелые тучи грозили новым снегопадом.

Я положил руку себе на грудь.

– Я прооперировал тысячи людей. Многие были в тяжелом состоянии, гораздо хуже нашего. И ни разу у меня не возникало мысли: они не выкарабкаются, ничего не поможет. Врачи по определению – одни из величайших оптимистов на свете. Нам иначе нельзя. Можете себе представить врача-пессимиста? Вот вы спрашиваете: «Доктор, вы думаете, я поправлюсь?» Что было бы, если я в ответ сказал: «Вряд ли»? Я недолго протянул бы в медицине, никто не стал бы обращаться ко мне за помощью.

Даже в самых безвыходных ситуациях нам приходится искать выход. Каждый день мы играем в шахматы. Наш противник – зло. Чаще всего мы выигрываем. Хотя бывает, что и нет. – Я сделал широкий жест. – И все это ради одного слова. – Я дотронулся до диктофона. – Надежда! Она теплится в нас. Она – наше горючее.

Я отвернулся. По щеке сползла одинокая слеза.

– Я проиграю это для Рейчел, – сказал я тихо. – Чтобы прозвучал ваш голос.

Эшли кивнула, закрыла глаза и откинула голову. Я вернулся к «саням» и потащил ее дальше.

– Вы так и не ответили на мой вопрос, – раздалось сзади.

– Я знаю.

Погода здесь непрерывно меняется. Внезапно могут собраться тучи и разразиться снегом или ледяным дождем. Днем можно замерзнуть, но с наступлением темноты обнаружить, что у тебя обожжено лицо и губы. Лицо горит от ветра, все ноги в волдырях.

При наличии воды человек в принципе может обходиться без еды три недели. Но здесь, на высоте, мы сжигаем вдвое больше калорий, просто дыша и дрожа. Я уж не говорю об усилии, затрачиваемом на то, чтобы волочить тяжелые сани по снегу глубиной в 4 фута… Это суровый и безжалостный край, прекрасный, но непреклонный. То обжигающий холод, то палящее солнце, то опять мороз.

Прошло пять минут – и опустились тучи, горы затянуло туманом. Вскоре началась метель. Ветер хлестал мне колючим снегом в лицо, мешал двигаться. В такую вьюгу нам грозила гибель. Спрятаться было негде. Вглядываясь в белое марево, я принял тяжелое решение – возвращаться назад.

Обратный путь был уныл. Терпеть не могу отдавать выигрыш, но лучше сдаться и остаться в живых, чем упереться – и умереть. Через четыре часа мы приползли к остаткам самолета. Я еле держался на ногах. Первым делом я позаботился об Эшли. Ее лицо было перекошено от боли. Она не произносила ни слова. Я заставлял себя бодрствовать до тех пор, пока она не провалилась в сон.