Между нами лёд (СИ)

— Как это произошло? — тихо поинтересовалась Таня, посмотрев на партнера. Он тем временем продолжал не сводить глаз с портрета мамы.

Громов вздохнул, скрестив руки на груди. Ещё сидя на диване в гостиной квартиры мамы Тани, принимая решение привезти партнершу сюда, он понимал, что если сделает это, то ему придется отвечать на вопросы. Придется открыться. И он полагал, что это будет легче. Но нет. В носу снова появился фантомный тошнотворный запах гари, вынуждая Евгения взять одну из роз и поднести к лицу, вдыхая её сладкий аромат. Таня выжидающе наблюдала за ним, ожидая ответа, но не собираясь торопить.

— Авиакатастрофа, — вздохнул он, боясь смотреть на партнершу. Он знал, что в её глазах будут боль и жалость. Должны ли эти большие, порой по-детски наивные карие глаза выражать именно это? Нет. Их обладательница должна светиться от счастья, а не страдать от того, что показывал и рассказывал ей Громов.

Он прикрыл глаза, в красках вспоминая день, разделивший его жизнь на «до» и «после».

Вот он не отпускал маму в аэропорт. Кричал, что она не должна оставлять его. Метался по квартире, как загнанный зверь, пытаясь не дать ей выйти за дверь. Плохое… Плохое предчувствие! Она не должна улетать вот так! Она должна простить его! Он хотел как лучше! Но нет. Она оставила его. Говорила что-то до жути банальное. Что ей необходимо побыть одной. Что она скоро вернется. Что вернется к нему. Что не пропустит ни одного выступления. Но это будет потом. А пока она торопливо поцеловала его в лоб, попросила не пропускать сегодняшнюю тренировку и закрыла за собой дверь, полагая, что уходит на время, и не догадываясь, что навсегда…

Из потока воспоминаний Женю вырвали всхлипы, раздававшиеся рядом. Он перевел взгляд на Таню, которая повернулась к нему спиной и судорожно убирала тыльной стороной ладоней слёзы, катившиеся по щекам.

— Плюша, — грустно улыбнулся он, положив ладони на её миниатюрные плечи. Женя не знал, что ему нужно сейчас ей сказать. Попросить не плакать? Глупо. Сказать, что у него всё в порядке? Ещё глупее. Увезти её отсюда? Пожалуй.

— Пойдем, — Громов наклонился ближе к её лицу, крепче сжимая теплыми ладонями плечи, желая привести в чувство. — Отвезу тебя домой. У твоей мамы наверняка осталась ещё парочка блинчиков. Съешь их с чаем и успо…

— Да какие блинчики? — вымученно простонала сквозь слезы Таня, закрывая ладонями покрасневшее лицо. — Какие к черту блинчики, Женя?

— Вкусные, — невинно пожал плечами он.

Татьяна развернулась к нему и обожгла взглядом полным злости, боли и слёз, заставляя Евгения на мгновение ощутить себя виноватым.

— Почему ты так делаешь? Почему ты так ведешь себя? — с зарождавшейся дрожью в голосе протараторила Таня, заставляя Громова сначала непонимающе вскинуть брови от таких вопросов, а затем бросить виноватый взгляд на портрет мамы.

— Как я веду себя? — спокойно поинтересовался он, желая, чтобы Таня перестала плакать. Женские слезы всегда действовали на него пагубно.

— Вроде бы хочешь открыться, а потом резко… — она не нашла подходящего слова и просто эмоционально всплеснула руками. — Я не хочу уходить отсюда вот так! Я хочу, чтобы ты рассказал мне! Чтобы стал хоть немного ближе! Всё, что есть у меня — это ты на льду! А сейчас, из-за травмы, нет и этого!

Громов поджал губы, испытывая сильное желание напомнить Тане о том, кто виноват в её травме. Но вступать в конфронтацию с ней на кладбище хотелось меньше всего, да и в целом нужно было сделать так, чтобы она успокоилась и не продолжала истерику.

— Стать ближе, значит? — задумчиво уточнил он, а затем кивнул, понимая, что стоит действительно рассказать. — Ещё когда моя мама была беременна, она была уверена в том, что я буду великим фигуристом. Она считала дни до того, как мне исполнится три года, чтобы скорее отдать в фигурное катание. Но в три года я серьезно заболел, и мама испугалась, что ничего не получится.

Громов говорил медленно и спокойно, смотря то на портрет мамы, то на стоявшую рядом Таню, которую бархатный тембр партнера вкупе с его повествованием начинал приводить в чувства и заставлял перестать плакать. Она небрежно смахнула тыльной стороной ладони очередную слезу и стала пристально смотреть на Женю.

— Она им занималась? — предположила Таня, опираясь на такое сильное желание его мамы отдать сына в фигурное катание.

— Она им болела, — грустно улыбнулся Женя, а затем бросил взгляд на партнершу. — Твоя мама отличит один прыжок от другого?

Татьяна поджала губы, отрицательно качнув головой. Далекие от фигурного катания люди действительно с большим трудом могут отличить один прыжок от другого. И родители спортсменов не так часто углубляются в их профессиональные тонкости.

— Только если аксель, — ответила Таня, упоминая прыжок, который существенно отличается по технике выполнения от остальных пяти.

— А моя отличает друг от друга все шесть, — с толикой какой-то детской гордости пояснил Громов, а затем перевел взгляд вновь на портрет. — И знает все тонкости, все элементы.