Между строк (СИ)

Коста был занят. И занимали его вовсе не грешные дела ненасытной плоти, даже не многочисленные репетиции. Занятия канатоходцу придумали за глаза, задолго до его возвращения прошлым утром.

Если бы Флав знал о том, что ждёт его в лагере, скорее всего он туда не вернулся б. Но Коста не знал. Не мог знать. Как ни странно, даже не подозревал. Увлечённый вовсе не жизнью циркового семейства, а собственными похождениями, Флав выпал из важных событий, потерял бдительность, стал легкомысленно беспечен. За это и поплатился. А может, это было наказанием божьим, коим грозил ему старый Пиро, каждый раз, когда канатоходец возвращался с очередного приключения в чужой койке?

Как бы то ни было, тем самым утром Куэрду ждали в лагере. Ждали, причём не с распростёртыми объятьями. Флав даже не успел удивиться тому, что его угол, служивший жильём, оказался перевёрнут, так, словно из клетки выпустили Марципана с его подчинённой стайкой обезьян и отдали закуток канатоходца им на растерзание…

Тьма, в которую провалился Коста, сразу после сильного удара по затылку, оставляла его с трудом. Как будто бы ручейками утекая вместе с тонкой струйкой крови из носа. Мякоть ваты, застрявшая в ушах, растворялась и ушат холодной воды, окатившей внезапно, резанул полосой яркого света, просачивающегося через плотные занавеси окна.

— Пришёл в себя! Иди сюда, Гекко!

Флав застонал, стараясь сконцентрироваться. Язык не слушался, а во рту было кисло и сухо. Куэрда разлепил губы и хрипло прошептал:

— Что случилось? Дайте воды…

Глухо хлопнула дверь, заставив канатоходца скривиться.

— Он ещё спрашивает, что случилось!

Знакомый бас силача перекрыл все иные звуки, и даже шум в голове. А потом и его мощная фигура встала между взглядом и стеной напротив.

— Я уж боялся, что убил, — вплёлся в ответ визгливый тон, — ан нет, живооооой, сука…

— Я б убил, если бы не бумаги! — грохнул Гекко и ткнул Флава носком сапога в пятку. — Где бумаги, блядское отродье!? Куда дел бумаги!? Говори, пока ещё можешь!

Куэрда мотнул головой, отчего замутило, и крепкая фигура поплыла перед глазами.

— Какие… что происходит…

— Я ж говорил, что отпираться будет, — Имильяс замелькал на втором плане, — я б на его месте вообще не возвращался, но, видно, там он их заховал, тааам в лагере, сучёнок, — дрессировщик поднырнул под упёртую в бок руку силача и бухнувшись на колени схватил Куэрда за воротник. — Где?! — затряс мелко, цепляясь тонкими пальцами за льняную ткань.

Рвотный позыв поднял остатки портвейна из желудка и выдал прямо на дрессировщика.

— Ах, ты… - Имильяс захлопал ртом, набирая в лёгкие воздуха и, наверное, пытаясь подобрать самые что ни на есть последние слова, но не найдя подходящих, ударил, разбивая губы в кровь.

Коста дёрнулся, запоздало уходя от удара, попытался прикрыться, ответить, подняться, но ремень туго стянул запястья. Гекко, тем временем, поддев ногой и отогнав взбесившегося дрессировщика, поднял его за грудки, приложил спиной о стену.

— Пиро с тебя три шкуры… — начал было Флав но получил ощутимый тычок под дых от которого перехватило дыхание.

— Блядское отродье, ты ещё смеешь имя его, земля ему пухом… где бумаги!?

Последующие полчаса, час, а может и все два канатоходец помнил с трудом, всё, что он понял, что ночью был убит старый Мариньё. Бумаги, на владение землёй, где стоял лагерем цирк, разрешение на выступление, деньги и другие ценные вещи, в том числе кое-какие документы, что позволяли хитрому старику держать под пятой некоторых циркачей, бесследно исчезли.

Кто не дал Пирро дожить до естественного конца, а главное, кто стал владельцем достаточно ощутимого богатства, доподлинно не было известно. Но кое-кто, Флав так и не узнал имя «доброжелателя», указал на канатоходца, как на имеющего отношение к этому преступлению, если не на самого преступника. Этот человек, уверял, что видел Куэрда, выходящего под покровом ночи от старого пройдохи. Более того, при спонтанном обыске в вещах канатоходца были обнаружены кое какие подарки Мариньё. Но доказать, что Коста получил их при жизни старика, канатоходец не мог.

Его не слушали. Били и требовали отдать бумаги. Видимо, среди них было что-то, что не давало спокойно жить Гекко Бруно. А Имильяс… Флав догадывался, по какому поводу старался дрессировщик. Ревность и точащие сердце сомнения испилили мужика изнутри, Карина — жена Имильяса, толстощёкая жгучая брюнетка, народила шестерых крепкозадых смуглолицых отпрысков и одну рыжеволосую бледнокожую бестию. И хотя доказательств измены не было, Имильяс заточил на Флава зуб. Теперь, исходя ядом мщения, дрессировщик старался на славу.

Что мог Коста? Назвать имя очередной любовницы? Подставить тем самым замужнюю женщину под удар? Даже если и так, кто ей поверит? Отправить Гекко к начальнику городской стражи, чтобы тот уверил, что трахал канатоходца полночи? Взывать к разуму взбесившегося дрессировщика?