Мгновения жизни отца народа

- Это лишнее. Ленинградское дело затянется и примет очень

нежелательный оборот, - заметил Абакумов.

- В том-то и дело.

- Видимо нужно срочно что-то сделать.

- Не дури, - остановил Хрущёв, правильно поняв это «что-то», - не

будь таким дураком, как ленинградцы. У нее копии заявлений неизвестно

где, а у тебя, небось, оригиналы. Если с ней что-то случится, то эти копии

попадут туда, - показал пальцем вверх, - а оригиналы у тебя найдут. При

наличии этих копий и свидетелей оригиналы не уничтожишь. Что будет, понимаешь?

- С нами?

- С тобой – это уж точно! …Ну, и у меня забот прибавится, отрицать не буду.

- Так что же делать?

- Ее заявления в адрес Кузнецова можно уничтожить – о них

никто, кроме нее, не знает. А вот первое заявление уничтожать бесполезно –

о нем знают десятки человек. Сейчас я ее запугал, но на сколько этого хватит

– не знаю. Поведение бабы предсказать трудно, а это еще и хитрая, или

думает, что хитрая, а это еще хуже.

В общем так. Чтобы завтра же из Лечсанупра в Президиум

Верховного Совета поступило представление ее к ордену.

- За что?

- Ну, она в Лечсанупре уже 24-й год работает.

- Не круглая дата, внимание обратят.

- А вы к Ордену Ленина не представляйте, - раздраженно ответил

Хрущёв, - утешим бабу орденом «Знак Почета». Завтра же!

10 сентября 1950 года,

Кабинет Абакумова на Лубянке,

Вторая половина дня.

Из своего кабинета Хрущёв по телефону соединился с Тимашук.

- Ну что там, Лидия Федосеевна, сказал консилиум по моей

кардиограмме? … Очень хорошо. Кстати, по первому вопросу я все

проверил, никаких ваших дополнительных действий не требуется, -

подчеркнул голосом. - Никаких! А по второму вопросу хочу вас обрадовать –

399

принято решение о награждении вас орденом «Знак Почета»… Не стоит

благодарности. Запомните, Лидия Федосеевна, партия ценит не болтунов, а

преданные партии кадры, - слова «болтунов» и «преданные кадры» Хрущев

снова выделил голосом.

30 октября 1950 года,

кабинет Сталина,

поздний вечер.

Вечером 30 октября проходило заседание Политбюро, которое

Маленков специально назначил на позднее время из-за необходимости

принять оперативное решение по важному делу. Но пока вопрос, ради

которого, собственно, и было созвано совещание, еще не подоспел, члены

Политбюро решали текущие вопросы. За столом для заседаний в торце стола

сидел Сталин, возле него Маленков и Молотов, далее остальные: Берия, Микоян, Хрущёв, Каганович, Андреев и Шверник. Маленков зачитывал

Политбюро вопросы, требующие решения.

- Следующий вопрос: о выделении помощи английскому писателю

Джеймсу Олдриджу. Это прогрессивный писатель, очень хорошо о нас

пишет и отзывается, сочувствует коммунистам. За это его печатают в Англии

мало, и ему надо помочь деньгами…

В это время в комнату вошел секретарь и положил перед

Маленковым лист бумаги, забрал документы, по которым уже было принято

решение, и ушел. Маленков, пробежав глазами принесенный секретарем

документ, сообщил.

- Вот срочный вопрос, для решения которого мы и собрались так

поздно. Вы в курсе, что в Ленинграде идет судебный процесс по делу

антипартийной группы Кузнецова, Вознесенского и других. Специальное

присутствие Верховного Суда пришло к мнению, что Кузнецов, Вознесенский, Родионов Попков и Капустин заслуживаю высшей меры

наказания, но приговор пока не выносят и просят им сообщить, не считает ли

политическое руководство страны необходимым снизить наказание, поскольку оно исключительное.

Мы это дело за, считайте, полтора года уже изучили вдоль и

поперек, и, думаю, знаем его подробности лучше суда. Какие будут мнения?

Возникла пауза, никто не брался в таком вопросе высказать свое

мнение первым. Наконец начал Берия.

- Я, наверное, хуже всех знаком с этим делом, поскольку часто

отсутствовал в Москве, но по предвоенному опыту реабилитации жертв

ежовского произвола, скажу, что бывали случаи романтических, что ли, дураков. Вот сказал Троцкий, что Россию нужно сжечь, чтобы разгорелся

пожар мировой революции, и дуракам это очень нравилось. Очень хотелось

им сжечь СССР во имя победы коммунизма во всем мире. А на сталинский

ЦК, не соглашавшийся смотреть на советских людей, как на вязанку

хвороста, они смотрели, как на предателей в коммунистическом движении.

Конечно, оттого, что это не алчный враг, а глупый дурак, нам было не легче, 400

но все же… Может эти негодяи и в самом деле искренне были уверены, что

коммунистам России без своей компартии не обойтись? Стоит ли применять

к ним крайнюю меру?

Хрущёв решительно встал.

- Мне лучше стоя. Этот Кузнецов придумал умные слова: Хрущёв

мне друг, но истина дороже, - хотя он мне и никакой не друг. А Лаврентий

мне друг, и я скажу, что Берия мне друг, но истина дороже!