Мгновенная смерть

Несмотря на огромную власть дель Монте, ни единый римлянин-современник не мог бы пожаловаться на нерадушный или нещедрый прием в палаццо Мадама, из которого кардинал в течение трех десятилетий руками в шелковых перчатках вершил ватиканскую политику; никто никогда не мог обвинить его в том, что проворачиваемые им дела — темные и сложные, учитывая, что он представлял в городе великого герцога Медичи, — причинили кому-либо телесную боль или повлекли утрату имущества, и никто, абсолютно никто не осмелился бы усомниться в его удивительном умении распознать произведение искусства, обещавшее вскоре умножиться в цене.

Если дель Монте покупал картину и вешал у себя в знаменитом музыкальном зале, он обеспечивал художнику место в коротком списке кандидатов на роспись алтаря во вновь строящейся капелле или стены в очередном клуатре.

Историк Хелен Лэнгдон исследовала коллекцию живописи, собранную дель Монте в палаццо Мадама. Его Леонардо, Рафаэли и Микеланджело оказались копиями, зато пять Тицианов, один Джорджоне, несколько Личинио и Бассано — подлинниками. Подражая великому герцогу, он увлекался собиранием портретов.

В коллекцию входят около 600 полотен (а также скульптуры и керамические изделия), из которых 277 — «картины без рам, в четыре пяди каждая, изображающие пап, императоров, кардиналов, герцогов, прочих именитых мужчин и даже не одну женщину». Водворившись в палаццо Мадама, дель Монте нанял художника Антиведуто Грамматика — да, да, такое вот имечко, — чтобы тот нарисовал ему кучу копий портретов. Джованни Бальоне в труде «Жизнеописания художников, скульпторов и архитекторов» отмечал, что Антиведуто Грамматика прославился в свое время как «знатный рисовальщик гигантских голов».

Вполне вероятно, что дель Монте познакомился с Микеланджело Меризи да Караваджо в мастерской Грамматика, когда тот, прозябая в бедности и безвестности, писал там гигантские головы за сдельную оплату.

Большинство портретов, украшавших стены палаццо Мадама, к счастью, утеряны: они были ужасны, копии с копий, сделанные в мастерской художника средней руки, чье имя дошло до нас только потому, что связано с юностью Караваджо. На тех немногих, что удалось идентифицировать, нет и следа искусной кисти Меризи — то ли потому, что он не принимал в них участия — у Грамматика было много подмастерьев, — то ли потому, что клепал их один за другим, не стремясь никому ничего доказать. Караваджо подумывал, как бы основать собственную мастерскую в городе, который задавал тон искусству того времени, и, вероятно, считал, что вкладываться в работу, не приносившую больших денег, — только время терять.

При этом сохранилось несколько голов — не всегда гигантских — самого Караваджо. Он изобразил себя в чаду лихорадки в «Больном Вакхе» и в ужасе перед лицом смерти в «Мученичестве апостола Матфея». 29 мая 1606 года он убил Рануччо Томассони на теннисном корте и был приговорен к обезглавливанию. В последующие годы написал собственную голову отрубленной на двух картинах: «Давид с головой Голиафа», которую отправил Шипионе Боргезе[44], чтобы тот замолвил за него словечко перед папой Павлом V, и «Саломея с головой Иоанна Крестителя», которую подарил Великому магистру Мальтийского ордена, стремясь заручиться поддержкой рыцарей, потому что папские убийцы наступали ему на пятки.

Еще один автопортрет, в образе юноши, мы находим в «Музыкантах», написанных, когда Караваджо пребывал под покровительством дель Монте и жил на первом — отведенном для прислуги — этаже палаццо Мадама. Сладострастие приоткрытого рта, свежесть обнаженных плеч, умоляющий взгляд, обращенный к единственному зрителю, — это была первая картина, предназначенная для единоличного созерцания кардиналом, — наводят на мысль о какой-то слишком уж чувственной благодарности со стороны художника. В «Музыкантах» он изображает себя четырнадцати- или пятнадцатилетним, в то время как на самом деле ему исполнилось добрых и ярко прожитых двадцать. Думать об этом тревожно, ведь на конклаве 1621 года представители Филиппа IV преградили доселе непобедимому кардиналу дель Монте путь на папский престол упоминаниями о такого рода благотворительной деятельности: он брал на обучение в палаццо Мадама мальчиков двенадцати-тринадцати лет. Если верить обвинениям, которые дошли до наших дней, поскольку крепились в виде анонимных листовок на Пасквинскую статую[45], дель Монте отбирал детей «не по заслугам их ума или по бедности, а по мерке их красоты».