Мгновенная смерть

Босые кармелитки через некоторое время продали дом монахиням одного ирландского ордена, которые владеют им и поныне. Надо думать, они внесли в устав своей обители нешуточное истязание: выдержать еженощный натиск четырех тысяч неупокоенных душ, убиенных шпагой, копьем и аркебузой и являвшихся спавшему в этих стенах дону Эрнану.

До последнего дня Хуана Кортес носила в домашних покоях уипили[51] — даром что уехала из Новой Испании в четырнадцать и в жилах ее не было ни капли индейской крови. Если ей приходилось присутствовать на сборищах испанской знати, она брала с собой кокетливую серебряную шкатулку с перцами серрано[52] и время от времени съедала штучку вместо хлеба. Всегда подчеркивала свой атлантический выговор. В конце концов, она сама вышла из тех двух мячиков — его святейшества и короля.

Она ревностно хранила отцовское оружие и герб, хотя герцог Алькала позволил ей повесить их только в садовом домике, точнее, беседке дворца Аделантадос. Там щербатый клинок, зазубренное острие и ржавое дуло, покрытые с боем добытой славой, не мешали любоваться блестящими военными игрушками, окружавшими герб семейства Энрикес де Рибера. Бóльшую часть жизни Хуана провела в этой беседке. Там они с матерью вязали и внушали внучкам Кортеса, что лучшая из кровей, текших в их жилах, — едкая дедова кровь.

Да и немудрено было кичиться: всякий раз, как одного из братьев Хуаны — всех их звали Мартин Кортес вне зависимости от породившей того или иного брата утробы — вешали в Новой Испании за преступления против короны, сундуки герцогов Алькала пополнялись новыми сокровищами.

Хуана частенько просвещала дочерей насчет того, как им следовало, по ее мнению, понимать их две фамилии. Герцоги Алькала представали в ее объяснении этакими нотариусами. Эта линия худо-бедно поддерживала связь с короной за счет пары браков с маркизами Тарифы и последующим обретением титула адмирала Кастильи. Тут она высоко поднимала брови, давая понять, что титул этот — пустое слово, как можно судить по количеству океанов — в ход пускался атлантический выговор — в Кастилье. Что это по сравнению с землями, которые Кортес завоевал для Карла I, обратав каждого на своем пути?

Кортеса легко обвинить в чем угодно, но и по сей день он остается покровителем недовольных, обиженных, тех, у кого было всё, а они взяли и растеряли. Он также тотемный зверь всех underachievers и late bloomers[53]. До тридцати восьми он был, по существу, никто. В тридцать девять ему — уже в Вилья-Рика-де-ла-Вера-Крус, Богатом Городе Святого Истинного Креста, — в голову пришла мысль, что его разведывательная экспедиция могла быть укомплектована и направляема получше, а значит, руководить ею должны король и папа — его мячики, — а не слабоумный губернатор Кубы, чья дочка, к слову, стала его первой женой: ей он тоже заделал Мартина Кортеса.

Через три года после того, как он вышел из повиновения губернатору Кубы, Кортес уже был большой знаменитостью в Европе — но также и героем всех, кто, сам того не замечая, не оставляет вокруг себя камня на камне. Святым всех задир, сутяжников, всех неспособных признать собственный успех. Капитаном всех, кто, выиграв безнадежную битву, решил, что впереди еще много битв, и утонул в собственном дерьме, гордо воздев руку со шпагой. Конечно, конкистадор не был тем сверхчеловеком, каким Хуана расписывала его дочерям, но, вне сомнения, равняться на него было куда веселее, чем на адмиралов каменистых равнин со стороны их отца.

Речь Хуаны Кортес всегда заканчивалась одинаково — она указывала вышивальной иглой на стену и говорила на науатль: «Эта шпага снесла семь голов тех семи вождей, что на гербе. И этого, девочки, забывать никогда нельзя». Затем вновь углублялась в пяльцы, нити и узоры. Вдова в кресле-качалке поддакивала дробными тревожными кивками.

Вот в какой обстановке росла Каталина Энрикес де Рибера-и-Кортес, старшая дочь Хуаны Кортес и герцога Алькала, внучка конкистадора. В шестнадцать лет ее выдали замуж за Педро Тельес-Хирона, владетеля Пеньяфьеля, будущего герцога Осуну, будущего героя Остенде, будущего вице-короля Неаполя и Сицилии, будущего адриатического пирата, будущего покровителя, собрата по борделям и собутыльника Франсиско де Кеведо.

Рай

В отличие от короля и всех остальных при дворе, Филипп Шабо увлекался не искусством, культурой или теннисом, а славой Франции.

С тех пор как бедолага Ромбо явился к нему в покои с четвертым катышем, сделанным из волос Болейн, он стал обдумывать, какую выгоду мог бы принести подобный предмет, если его подсунуть в нужные руки в нужных обстоятельствах.