Мягкая ткань. Книга 2. Сукно

Он жутко кашлял, причем все время, пошатывался, хотя был трезв, в этом Даня мог поклясться, один ботинок просил каши, брюки давно не глаженые, однако постепенно, на улице, поэт начал приходить в себя, увидев загадочные огни большого города. В глазах его появилось осмысленное выражение, он повлек Даню в какой-то полутемный подвал, там сразу, стоя, выпил стакан водки с нарезанным яблоком на закуску, причем ему подали все это, как только он появился в дверях, да и вообще отношение к нему тут, несмотря на его бедность, было самое почтительное, его столик («ваш столик», сказал половой) находился в самом удобном углу этого сводчатого помещения из сырого старого кирпича, где-то в стороне была стойка, широкий прилавок, и там наливали жидкость по графинчикам и иным емкостям, половой тут же смахнул крошки со скатерти, принес живой цветок, улыбнулся, пошушукался с Эдей, и вскоре все было на столе, что будешь, жадно спросил Эдя, Даня не ответил, неопределенно пожав плечами, мол, а что тут может быть, принеси ему портвейна! – крикнул Эдя громко, тут же появился граненый стакан, доверху наполненный пурпурной жидкостью, с тем же нарезанным яблочком, и начался другой, совсем другой разговор… Я не знаю, что делает Ян, аккуратно сказал Эдя Метлицкий и закусил яблочком, но думаю, что он делает то же самое, что и все мы здесь, – он ищет ключи от нового времени, но их нет, а почему, куда они девались, жадно спросил Даня, отпив портвейн, их украли, понимаешь, у этого времени нет ключей, ты можешь ковырять его с той стороны, с другой, оно закрыто, ну да, нэпманы жируют, я знаю, я видел, ты это имеешь в виду, скорбно сказал Даня, да нет, ты что, это все преходяще, ненадолго, ну год, ну пять, ну хоть бы и десять, все это пройдет, все это ерунда, самоварное золото, золотая бумага, вот раньше богатство было могучее, как шея охотнорядца, это был настоящий чернозем, почва, – а это так, присыпали чуть-чуть сверху, неинтересно, не в этом дело, а в чем же, а в том, что мы живем внутри одного большого обмана, нам только говорят, что это социализм, а это… нет, это какая-то выморочная, заблудившаяся страна, в ней нет светлого пути, в ней есть темный путь, путь жестоких, напившихся крови душ, понимаешь, мы все как наевшиеся крови люди, мы не понимаем, что с нами такое, нас тошнит, у нас кружится голова, господи, что за страшные вещи ты говоришь, но как же твои стихи, я не могу писать стихи для тех, кто напился крови! – закричал Метлицкий, пойми, это невозможно, им не нужны стихи, они становятся людьми, только когда напьются, крови ли, водки, ладно, ладно, пусть я не прав, но просто я живу и не понимаю, где я, в каком веке, все время кого-то отпевают, хоронят, поют молитвы, всюду бедность, нищета, еще страшнее, чем было раньше, возводят какие-то странные ненастоящие дома, дома-призраки, и сами люди как призраки, они не знают, в каком государстве они живут, я хочу обратно в армию, я хочу воевать за правду, за светлую, сияющую правду времени, но не могу, меня не берут, я болен, а чем я болен, ты можешь мне объяснить. Пьяный бред, подумал Даня, как же быстро он напился, и как все это грустно, они вышли и быстро оказались на Тверском бульваре, под сенью больших старых деревьев, вот здесь хорошо, только здесь, здесь никого нет, ни этих, ни тех, никого, сказал Эдя и заснул.

Даня вспомнил слова Яна о Есенине и улыбнулся. Сегодня ему придется делать то же самое. Он подумал об извозчике и пошел искать, аккуратно нахлобучив на поэта свою шляпу, чтобы не простудился.

Все-таки уже октябрь.

На следующий день они отправились на сельскохозяйственную выставку в Нескучном саду.

День выдался редкий, необычайно красивый, почти прозрачное облако, слоистое, геометрически правильное, расположилось на небе, как лоскутное одеяло, и пропускало на землю ровный, теплый, строго отмеренный, как в аптеке, свет, по мостовым лился янтарный свежий воздух, было совсем не холодно, вчерашний мрачный ветер стих и как бы присмирел, да и сам город немного притих в ожидании какого-то праздника, и праздник тут же появился, по Якиманке на выставку направлялась колонна современной сельскохозяйственной техники, трактора и прочие сеялки, обычное движение было остановлено, лошадки уютно прилепились по бокам широкой улицы, сплошь заставленной церквями, редкие автомобили недовольно гудели, но тоже стояли, припаркованные водителями, которые вышли из машин, чтобы лучше разглядеть процессию. В своих крагах и очках белые как птицы милиционеры торжественно препровождали яркую и украшенную флагами колонну, все это шумело, гремело, пыхтело под веселые крики москвичей, которые радовались, кажется, всему, что происходило вокруг.