Мятежная клетка. Рак, эволюция и новая наука о жизни

Проблема заключается в том, что утверждение подобного понимания и рассмотрение резистентности к препаратам и эволюции опухолей в описанном ключе означают признание исследователями и врачами важного факта: им придется согласиться с тем, что методы лечения запущенного рака не работают, и выяснить, почему так происходит. Хотя никому не нравится расписываться в собственных ошибках, причем медикам и фармацевтическим боссам в первую очередь, отбрасывание этой концепции не имеет оправдания – в особенности если сравнить раковую медицину с другими отраслями, где ставки также измеряются жизнями и смертями. Подумайте, например, об объемах расследовательской работы, которая проводится каждый раз, когда происходит очередная авиакатастрофа: прекращают полеты, ищутся и расшифровываются черные ящики, внедряются новые, еще более жесткие меры безопасности.

Когда пациент умирает от рака, есть несколько причин, помогающих оправдать это нежелание на время отступить и серьезно проанализировать, что же пошло не так. В отличие от авиакатастроф, после которых потрясенные семьи и скорбящие правительства требуют самых решительных действий, призыв провести расследование по поводу того, почему конкретное лечение от рака не помогло, будет выглядеть неуместным. Несмотря на то что лечение запущенного рака обходится очень дорого, а отдача от него более чем скромна, все силы фармацевтической промышленности и регулирующих органов по-прежнему брошены на поиск новых решений, а вовсе не на выяснение того, что не так с их очередными провалившимися наработками и почему они не удовлетворяют пациентов, отчаянно нуждающихся в продлении жизни.

Если руководствоваться перспективой врача, то он может опасаться критики и обвинений: так вы приняли неправильные решения? Неужели вы не могли поступить иначе? Причем эти страхи подпитываются процветающим в наших обществах культом скандала, немедленно подхватывающим любой намек на медицинскую халатность. А это, в свою очередь, уравновешивается патернализмом и высокомерием медиков, которые всегда настаивают на том, что сделали все возможное и никто не виноват, что это не сработало. Наконец, есть еще и ощущение фатализма, особенно в отношении тех онкологических заболеваний, при которых долгосрочное выживание остается неодолимо низким. Каждый хотел бы сдвинуть дело с мертвой точки, но, если даже удвоение выживаемости по-прежнему будет означать, что 90 % пациентов умрут в ближайшие несколько лет, трудно верить в радикальное изменение ситуации. Причем ни одна из перечисленных установок не углубляет нашего понимания того, как лучше лечить людей в будущем.

Финальное препятствие – самое болезненное. Чтобы выяснить, почему и как чей-то рак развил устойчивость к терапии и в конечном итоге убил пациента, ученым нужны образцы опухолей, полученные после того, как все кончилось. Смерть любимого человека от рака приносит много переживаний тем, кто остался: они испытывают печаль, утрату, гнев, разочарование и даже облегчение от того, что страданий больше нет. Наряду с эмоциональной нагрузкой, связанной с горем, им приходится иметь дело со множеством практических вопросов, поэтому не удивительно, что желание участвовать в исследовательском проекте окажется, скорее всего, на последних позициях в списке их приоритетов. Когда очевидно, что кто-то умер от рака, вскрытие не проводится, и получить образцы опухолей таким путем тоже невозможно. Между тем этот материал абсолютно необходим, если мы хотим разобраться в эволюционном сценарии от начала и до конца.

Но ситуация, впрочем, постепенно начинает меняться. Исследователи все охотнее ведут трудные беседы с пациентами и их семьями, а финансирующие организации теперь готовы тратить деньги на исследования, которые раньше казались слишком болезненными и удручающими, чтобы о них думать. В Университетском колледже Лондона доктор Мариам Джамал-Ханджани проводит уникальное исследование под названием «Посмертная оценка прогрессирующей раковой среды» (Posthumous Evaluation of Advanced Cancer Environment – PEACE) – витиеватое название, придуманное для создания идеального акронима, – в рамках которого она собирает образцы опухолей у пациентов после кончины, чтобы восстановить заключительные этапы эволюционного пути их болезни. PEACE выросла из программы по изучению эволюции легочного рака TRACERx (см. гл. 6), которой Джамал-Ханджани тоже занимается. Пациенты, принимавшие участие в TRACERx, настолько привыкли к регулярной сдаче образцов опухолей на протяжении всей болезни, что все чаще сами интересуются у куратора программы, нельзя ли будет помочь исследованию и после кончины.