Как и в случае Уортина, изучение наследственности привело Слай в царство евгеники, что не способствовало восприятию ее идей. Она нередко утверждала, что если рак действительно наследуется, то главные усилия надо сосредоточивать на том, чтобы генетически изгнать его из человеческой популяции. В одном из своих выступлений 1930-х годов она, в частности, заявляла: «В настоящее время, выращивая человеческое потомство, мы совсем не принимаем во внимание законы наследственности. Причем, говоря об этом, не стоит беспокоиться о романтике – она сама о себе позаботится. Но, с другой стороны, научные знания можно применить даже к романтике».
Эбби Латроп, «мышезаводчицу» из Массачусетса, недооценили еще больше, чем Мод Слай. Миллионы лабораторных мышей, используемых сегодня по всему миру, ведут свое происхождение от животных, первоначально выращенных на ее мышиной ферме. Эбби вела подробный учет своего поголовья и детально описывала эксперименты по скрещиванию своих питомцев. С 1915 года, сотрудничая с выдающимся патологом Лео Лебом из Пенсильванского университета, она опубликовала ряд научных статей о наследуемой предрасположенности к раку, фиксируемой у мышей. Тем не менее академический истеблишмент так и не принял ее: Латроп считали скорее безумной дамочкой, помешавшейся на мышах, а не серьезным ученым.
Одним из очень немногих, кто обратил внимание на всю эту «мышиную возню», стал Перси Локхарт-Маммери из лондонской больницы Святого Марка, хирург, специализировавшийся на кишечнике и в связи с этим собиравший данные о больных семейным аденоматозным полипозом – редким заболеванием, при котором толстая кишка заполняется тысячами крошечных бугорков, называемых полипами, что почти неизбежно приводит человека в самом расцвете сил к смерти от рака кишечника.
В статье, опубликованной в журнале
Но, несмотря на огромное количество подробных семейных историй и тысячи экспериментальных мышей, на протяжении десятилетий в вопросе о том, связаны ли между собой наследование рака и повреждения вызывающих эту болезнь генов, царила полнейшая путаница. Непонятным оставалось то, как все эти недужные родословные соотносятся с параллельным миром канцерогенов и вирусов, вызывающих рак вне рамок наследственности и по чистому случаю. Получавшая все большее признание идея о том, что рак возникает из-за постепенного накопления мутаций в онкогенах, как представлялось, была вовсе не связана с разговорами о наследуемых опухолях.
Две нити начали сходиться вместе в конце 1960-х годов благодаря любопытным экспериментам Генри Харриса, исследователя из Оксфордского университета, который занимался искусственным слиянием клеток различных видов животных, описывая при этом их последующую реакцию. Какие гены при этом используются? Какие характеристики проявятся у гибридных клеток? И смогут ли подобные клетки полноценно делиться? В своих опытах Харрис смешивал клетки кролика и крысы, человека и лягушки, а иногда для разнообразия добавлял даже и куриные клетки.
И вот как-то раз его посетила ценная мысль. Что произойдет, подумал он, если объединить здоровую клетку с раковой клеткой? Чтобы выяснить это, он взял три различных вида раковых клеток лабораторных мышей, каждая из которых при трансплантации провоцировала развитие у мышек опухоли, и объединил их с обычными фибробластами. К удивлению исследователя, нормальные клетки, будучи возвращенными в организм животных, полностью подавляли вредоносные поползновения раковых клеток, замедляя их рост и блокируя превращение их в опухоли.
Тем не менее эти защитные свойства исчезали, когда происходила утеря определенных хромосом, изначально содержавшихся в здоровых клетках (подобное часто случается в ходе непростой процедуры создания клеточного гибрида). Вывод, сделанный Харрисом, был весьма радикальным: в генах здоровых клеток, предположил он, содержится нечто, выполняющее роль опухолевого супрессора и не позволяющее клеткам бесконтрольно расти. Если же подобные супрессоры повреждаются или отсутствуют, дело, скорее всего, закончится раком.