Мятежная королева

Но… в одном он прав: на ее долю, в отличие от других заключенных – особенно попавших в руки надзирателям, – не выпало ничего действительно ужасного. Она подозревала, что многих отпугивало влияние Рука, однако Киве и в голову не приходило, будто тот хотел ее защитить, будто он чувствовал себя обязанным перед ее отцом, который почти десять лет назад спас смотрителя от тяжелого случая заражения крови. Возможно, Рук вправду о ней заботился, но по-своему, не так как все. От этой мысли ей стало неуютно, словно для Кивы было немыслимо примириться с тем фактом, что человек, спасший ей жизнь, регулярно угрожал ей смертью.

– Ты ведь не могла не вмешаться, да? – наконец проговорил Рук, когда Кива ничего не ответила. Теперь его голос звучал устало, и гнев сочился из него по капле. – Если бы ты ничего не сделала, Тильда Корентин бы сегодня умерла, и жизнь бы вернулась в прежнее русло. Никаких больше королевских приказов, никаких оповещений о ее состоянии, никаких вопросов, пришла ли она в сознание и может ли говорить.

Кива прикусила язык, чтобы не съязвить по поводу этого списка причиненных неудобств.

– Из-за тебя нам теперь придется довести Ордалии до конца, – продолжал Рук. – Или по крайней мере до тех пор, пока ты не умрешь. – Его лоб покрыли борозды морщин. – А когда тебя постигнет неудача – а она тебя постигнет, Кива – я останусь без умелого тюремного лекаря.

– У вас есть Олиша и Нергал, – напомнила Кива, хотя горло ей сдавило при мысли о том, как легко он сбросил ее жизнь со счетов. «Заботился», пожалуй, слишком громко сказано, хоть по-своему, хоть нет. Кива для него не более чем инструмент. Лекарь. Доносчик. – И вы много раз говорили, что запросто найдете мне замену.

Рук провел рукой по коротким волосам, проигнорировав ее упрек.

– Серьезно, ты крупно ошиблась. Я сделал для тебя все, что мог. С Ордалиями мне тебе не помочь, теперь ты сама по себе.

Кива и так была сама по себе почти десять лет, сколько бы Рук ни считал, что защищал ее. Еще шесть недель она переживет; а то и меньше, если семья подоспеет вовремя.

Смотритель развернулся на каблуках и направился к выходу. Только дойдя до двери, он остановился возле стоявшего на страже надзирателя и развернулся, чтобы напоследок бросить:

– Отец был бы в тебе разочарован.

И он оставил Киву наедине с шестью словами, которые эхом отдавались в ее голове, пока маковое молоко вновь не потянуло ее в сон.

Сомкнув веки, Кива подумала, как же все-таки смотритель заблуждается. Отец первым бы похвалил дочь за то, что она спасла чужую жизнь. А вот мать… У матери бы нашлось крепкое словцо о ее поступке.

Но ни отец, ни мать не смогли бы ее остановить.

Так что Киве оставалось лишь жить с последствиями принятого решения.

Или же умереть от них.

Глава четырнадцатая

Несмотря на все усилия Кивы, на следующий день лучше ей не стало. Только через четыре дня она смогла стоять без чужой помощи, и даже тогда ей казалось, будто ее переехала одна из задиндовских дрезин, доверху нагруженных люминием.

Хотя все тело мучительно ломило, маковое молоко Кива перестала принимать спустя два дня, проведенных в постели. В первую очередь она старалась избежать зависимости – маковое молоко вызывало привыкание. С другой стороны, хотелось сохранить лицо: в прошлый раз Киве не посчастливилось принять большую дозу как раз перед очередным появлением Джарена, который приходил все чаще и чаще. Когда он сел возле Кивиной койки и поинтересовался самочувствием, Кива ни с того ни с сего сказала:

– Я еще ни у кого не видела таких красивых глаз, как у тебя. Они похожи на солнечные блики на море.

Уголки его губ приподнялись, и Джарен наклонился к ней поближе.

– А ты видела море?

– Один раз, – ответила Кива. – Меня отец возил.

Джарен, неверно истолковав нахлынувшие на нее эмоции, проговорил:

– Он наверняка ждет тебя там, на свободе. Пройдешь испытания – и сможешь снова с ним встретиться.

– Нет, – мягко ответила Кива, – не смогу.

В этот момент в лазарет проскользнул Типп, за что потом, когда лекарство выветрилось, Кива была ему невероятно благодарна.

Ей потребовалась целая неделя, чтобы более-менее прийти в себя. С каждым днем беспокойство ее росло. Началось все с неуемного желания выбраться из постели – Кива не привыкла к тому, что на больничной койке лежит она, а не пациент. Затем, спустя некоторое время, это желание сменило мучительное ощущение бездействия, тем более что Тильда до сих пор ни на что не реагировала, а в лазарет продолжали поступать заключенные с разошедшейся по тюрьме кишечной инфекцией. Присутствие Олиши и Нергала тоже уверенности не вселяло: больных они почти не лечили и старались держаться от них подальше, чтобы самим не заразиться. Киву донельзя расстраивало, что ей постоянно приходится напоминать им проверить Тильду или пациентов на карантине, ведь без этого они бы вообще ничего не делали.