Артур молчал. Даркур опять подошел к окну и посмотрел, какая на улице погода, – солнце уже сменилось унылым осенним дождем. Подобные паузы кажутся длинными тому, кто их держит, но на самом деле прошло не больше четырех-пяти минут.
– Почему она так странно улыбалась? – спросил наконец Артур.
– Когда женщины так улыбаются, этим не следует пренебрегать, – ответил Даркур. – Это значит, что они ушли очень глубоко в себя, погрузились намного глубже уровня повседневности, в безжалостный ум Природы, которая видит правду, но не обязательно открывает все, что видит.
– А что же она видит?
– Надо полагать, она видит, что собирается родить этого ребенка независимо от твоего мнения по этому поводу и заботиться о нем, даже если из-за этого ей придется расстаться с тобой, потому что эту работу поручило ей «Называй-как-хочешь» и она знает, что приказ надо выполнять. Она знает, что в следующие пять-шесть лет это будет ее ребенок – в той мере, в какой он никогда не будет ребенком ни одного мужчины. Потом мужчины, конечно, поставят на нем свою печать – но только на поверхности, а воск, принимающий форму печати, все равно сотворен матерью. Мария улыбается, потому что знает свои намерения, и еще она смеется над тобой, потому что ты – не знаешь.
– Так что мне с ней делать? – спросил Артур.
– Веди себя так, словно по-настоящему ее любишь. Что она делала, когда ты последний раз ее видел?
– Не очень похоже на самодостаточного индивидуума, честно говоря. Расставалась со своим завтраком, склонившись над унитазом.
– Очень хорошо и правильно, так и подобает молодой матери. Ну так вот мой совет: люби ее и оставь в покое.
– Может, предложить ей зайти к тебе?
– Не вздумай! Но она придет – либо ко мне, либо к своей матери, и я готов биться об заклад, что она выберет меня. Мы с ее матерью более или менее коллеги, но я с виду цивилизованней, а Марию все еще сильно тянет к цивилизации.
Даркур не привык к тому, чтобы его развлекали женщины; точнее, к тому, чтобы женщины водили его в рестораны и платили по счету. Он знал, что это смешно: несомненно, счет за сегодняшний прекрасный ужин доктор Гунилла Даль-Сут предъявит Корниш-тресту. Доктор поглощала еду быстро и эффективно, а вот Даркур относился к категории терпеливых, неторопливых жевунов. Но все равно доктор в роли хозяйки была совершенно другим человеком, разительно отличным от строптивой гостьи на артуровском ужине. Она была внимательна, добра, прекрасно вела беседу, но не отличалась особой женственностью. Если в двух словах, подумал Даркур, она держится как свой парень. Но она проявила себя необычной собеседницей.
– Какие грехи вы хотели бы совершить? – спросила она.
– Почему вы спрашиваете?
– Это ключ к характеру, а я хочу узнать вас получше. Конечно, вы священник, поэтому, надо думать, изо всех сил изгоняете греховные мысли. Но я уверена, что они у вас бывают. Как у всех. Какие же? О сексе? Вы не женаты. Может быть, мужчины?
– О нет. Я очень люблю женщин. У меня много друзей-женщин, но зов плоти меня не мучает, если вы об этом. Во всяком случае, не часто. Если бы Дон Жуан был университетским преподавателем, заместителем декана своего колледжа, секретарем крупного благотворительного фонда и писателем-биографом, он не снискал бы славы великого соблазнителя. Для любовных побед нужна куча свободного времени, даже не сомневайтесь. И большая целеустремленность. Думаю, когда Дон Жуан не шел по следу очередной женщины, он был довольно скучным собеседником.
– Фрейдисты думают, что Дон Жуан на самом деле ненавидел женщин.
– Тогда у него это очень странно проявлялось. Мне трудно представить себе секс с человеком, которого ненавидишь.
– Иногда не догадываешься, что ненавидишь человека, пока не попробуешь его в деле. Я выражаюсь идиоматически, а не по́шло. Надеюсь, вы понимаете.
– О, конечно.
– Я тоже однажды была замужем. Меньше недели. Фу!
– Мои соболезнования.
– Почему? На ошибках учатся. Я научилась быстро. Решила, что быть фру Бергграв – не мое призвание. Так что – развод, и я вернулась к своей жизни и своему собственному имени. Которым, кстати говоря, я очень горжусь.
– Конечно-конечно.
– Здесь многие смеются, когда его слышат.
– Некоторые имена плохо поддаются переносу на другую почву.
– Сут – очень почтенный род в Норвегии, откуда происходят мои Суты. В прошлом веке жил один очень хороший художник, носивший эту фамилию.
– В самом деле?
– Над моей фамилией могут смеяться только люди, которые мало бывали в свете.
– Да-да.
– Такие, как профессор Рейвен. Она ваш большой друг?
– Я ее хорошо знаю.
– Глупая женщина. Вы знаете, что она мне телефонировала?
– По поводу либретто?
– Нет, по поводу Хюльды Шнакенбург. Она говорила какую-то ерунду, но ясно было – она думает, что я себя очень нехорошо веду с этой девочкой.
– Да, я в курсе. А вы действительно себя нехорошо ведете?
– Конечно нет! Но я пытаюсь выманить ее обратно в жизнь. До сих пор она вела жизнь… как это сказать?
– Полную лишений?
– Да, именно. Без доброты. Без нежности. Я уж не говорю – любви. Ужасные родители.
– Я их видел.
– Истинные последователи кота Мурра.