Мятежные ангелы. Что в костях заложено. Лира Орфея

– Потому что это последний период, когда художник мог сделать то, что хотел сделать Фрэнсис. Вы знаете хоть одну картину, написанную после эпохи Возрождения, которая открывала бы все, что автор о себе знает? Есть, конечно, великие автопортреты. Но даже Рембрандт, рисуя себя в старости, мог показать только, что сделала с ним жизнь, но не то, как она это сделала. В эпоху Возрождения живопись изменилась – отбросила все аллегорическое, метафизическое, весь язык символов. Вы, наверно, не знаете, что Фрэнсис был знатоком иконографии – это метод, позволяющий понять, что хотел сказать художник, а не только увидеть то, что видно всякому. В «Браке в Кане» Фрэнсис хотел поведать собственную истину, и как можно яснее. Причем не кому-либо другому, а самому себе. Эта картина – исповедь, подведение итогов, обращенное к себе самому. Она – шедевр в нескольких смыслах сразу.

– А кто этот странный ангел? – спросила Мария. – Ты всех персонажей опознал, а его пропустил. По-моему, ясно, что он чрезвычайно важен.

– Я практически уверен, что это старший брат Фрэнсиса. Из набросков, изображающих его, подписан только один, и подпись гласит: «Фрэнсис Первый». Можно только догадываться, что он оказал огромное влияние на всю жизнь Фрэнсиса Второго.

– Как это? Он выглядит идиотом, – заметил Артур.

– По-видимому, он и был идиотом. Ты не знал своего дядю. Он был глубоко сострадателен. О да, его считали мизантропом, и он терпеть не мог глупцов, а порой казалось, что он вообще людей не переносит. Но я его знал – он был невероятно добрым человеком. Надо сказать, что сплошь и рядом, говоря «добрый человек», имеют в виду «слюнявый сентиментальный дурак». Фрэнсис же, как никто, сознавал глубочайшую трагедию хрупкости человеческой жизни. И я совершенно уверен, что причиной тому именно присутствие в его жизни этого уродливого существа, пародии на самого Фрэнсиса. В юности он был романтиком – посмотрите, как он изображал девушку, свою будущую жену, что нанесла ему такую рану. Посмотрите на карлика: Фрэнсис знал этого беднягу и живым, и мертвым и сделал что мог, чтобы своей кистью уравновесить весы Судьбы. Все портреты на картине – это суждения о людях, которых знал Фрэнсис, причем суждения человека, которого грубым пинком вышвырнули из юношеского романтизма в глубоко сострадательный реализм. Артур, я тебя умоляю, не спрашивай меня больше, почему он нарисовал это резюме своей жизни в стиле ушедшей эпохи. Старые мастера были глубоко верующими людьми, и это – картина глубоко верующего человека.

– Мне никогда и словом не намекали, что дядя Фрэнк был верующим.

– Это слово в нашу суетливую эпоху обрело совсем другой смысл, – пояснил Даркур. – Но постольку, поскольку оно означает поиски знания, желание жить не на поверхности, жажду осознавать реальность, которая кроется в глубине, – я даю тебе слово, Фрэнсис был истинно верующим.

– Дядя Фрэнк – великий художник! – произнес Артур. – В голове не укладывается.

– Но это же замечательно! – воскликнула Мария. – Гений в нашей семье! Артур, разве ты не рад?

– У нас в семье было немало способных людей, но их гений – во всяком случае, талант – проявлялся в финансах. И если кто-нибудь скажет, что финансовый гений – это лишь низкая хитрость и жадность, не верь. Это – интуиция, подлинный дар. Но гений такого рода, как дядя Фрэнк… для семьи финансистов это настоящий скелет в шкафу.

– Судя по всему, скелету в шкафу не нравится, – заметил Даркур. – Фрэнсис Корниш громко требует, чтобы его выпустили.

– Тебе еще придется говорить с этими людьми в Нью-Йорке. Как они отнесутся к твоему открытию? Драгоценный шедевр старинной живописи, единственный известный труд Алхимического Мастера, вдруг оказался фальшивкой.

– Артур, это не фальшивка, – вмешалась Мария. – Симон только что объяснил нам, что такое эта картина, и она ни в коем случае не фальшивка. Это – поразительная личная исповедь в форме картины.

– Артур в чем-то прав, – заметил Даркур. – К князю и княгине нужно подходить очень осторожно. Я не могу вдруг свалиться им на голову и заявить: «Слушайте, у меня для вас новость». Они должны сами захотеть, чтобы я приехал. Они должны захотеть узнать то, что я им расскажу. Разница как между «Джек приехал!» и «Джек приехал…».

– Снова народная мудрость обитателей Онтарио? – спросила Мария.

– Да, и притом очень мудрая, если вдуматься. Я не могу просто вывалить на них свое открытие и на том остановиться. Я должен намекнуть, к чему может привести это открытие.

– И к чему же?

– Ну, во всяком случае, не к тому, чтобы объявить картину ничего не стоящей и лишить ее права называться произведением искусства. Я должен показать им новый путь.

– Симон, я тебя знаю. Я по глазам вижу – у тебя что-то припрятано в рукаве. У тебя есть план. Ну же, расскажи.

– Нет, я бы не сказал, что это план. Так, неоформленная идея. Настолько дурацкая, что мне даже неудобно о ней говорить.

– Ты скромничаешь, чтобы спрятать подлинно даркуровскую хитрость. Рассказывай.

И Даркур – робко, но не безыскусно, ибо он репетировал эту речь несколько дней, – рассказал.