Мятные Конфеты / Боевые Шрамы (СИ)

— Естественно.

Малфой напрягается. Он двигается, поправляя перевязанную руку.

— Собираешься обвинить меня в том, что я ищу внимание и участие, Грейнджер?

— Нет.

— Людям это, блядь, нужно, ты знаешь? — он разочарованно фыркает, снова пытается устроиться поудобнее. Не приходит к успеху. — Даже Пожирателям Смерти, — бормочет он, глядя на простыни — запоздалое замечание.

— Как твоя рука? — спрашивает она, потому что эта тема кажется слишком опасной.

— Всё ещё приделана к моему телу.

— Не за что.

Малфой вдруг садится — так резко, что она немного пугается.

— Я бы предпочёл, блядь, остаться без неё, — говорит он сквозь стиснутые зубы — то ли с болью, то ли со злостью. Она не уверена. — Ты даже, блядь, не спросила.

И на секунду она не может поверить в то, что слышит.

— Ты шутишь, — уверенно говорит она.

Он выразительно смотрит на неё.

— Ты неблагодарный ублюдок, — огрызается она, неосознанно наклоняясь вперёд. — Я спасла твою руку — твою чёртову жизнь. Которой, кстати, ты пытался лишиться. Снова.

На лице Малфоя вспыхивает какая-то новая эмоция. На мгновение он кажется растерянным, удивлённым и рассерженным одновременно.

— Мерлин, ты ничего не знаешь, чёрт возьми, не так ли? — наконец проговаривает он.

— Что? Что я не знаю?!

Их крики отражаются от высоких потолков. Она удивлена, что они не разбудили портреты.

— НИЧЕГО! Ты ничего не знаешь!

— Ты пытался убить себя!

— Я НЕ ХОЧУ УМИРАТЬ!

Она слышит, как его крик эхом отражается от стен, ещё, кажется, целую вечность. Замирает, не зная, что сказать.

И Малфой смеётся, жалко, невесело.

— Тупая, тупая сука. Ты ничего не знаешь. Нихуя не знаешь. Я не пытался убить себя. Я не хочу умирать. Я боюсь. Я так, блядь, боюсь умереть.

Гермиона с такой силой сжимает прутья кровати, что её костяшки белеют.

— У озера… — бессильно шепчет она.

Малфой выдавливает из себя ещё один смешок, этот больше похож на всхлип.

— Мерлин, ты серьезно думала..? Чёрт возьми, Грейнджер, ты знаешь, как сильно она горит? — и он срывает с шеи тонкую ткань перевязки, прежде чем она успевает хотя бы подумать о том, чтобы остановить его. Выдергивает из неё руку, явно старается не морщиться от боли, когда показывает ей медленно заживающую метку. — Ты знаешь, какой горячей она становится? Я чувствую себя так, будто я закипаю. Я горю. Я постоянно, постоянно горю.

Она осознаёт это достаточно быстро, но он всё равно успевает озвучить это раньше.

— Мне нужно было охладиться. Ночью озеро чертовски холодное.

— Не ври мне, — автоматически отзывается она.

— Я не вру, Грейнджер.

— А вчера? — огрызается она, неожиданно чувствуя, как слёзы копятся в уголках её глаз. Они смущают её. Злят. — Как ты объяснишь вчерашнее?

Малфой тяжело вздыхает. Грубо падает обратно на подушки, морщится.

— Я не хотел больше на неё смотреть, — говорит он потолку. — Мне было плевать, насколько это будет больно. Я не хотел на неё смотреть. — затем он опускает глаза и резко ловит её взгляд. — И знаешь? На одну ёбаную секунду, я подумал — может быть. Может быть, мне не придётся. Когда Помфри подготовила этот жгут.

Тяжёлый страх распускается у неё в животе, тянет её вниз.

— Но ты должна была, блядь, испортить и это.

А потом он качает головой и закрывает глаза, словно забывая о ней.

Она стоит неподвижно, словно статуя, минуту или две, просто не может пошевелиться. Не может сформулировать свои мысли в слова. Не может заплакать. Её разум отчаянно пытается переосмыслить последние недели, месяцы, с учётом этой новой информации. Пытается увидеть всё это в новом свете.

Прутья решётки согреваются в её руках.

Слова извинения лежат у неё на языке. Но она проглатывает их, и когда она все-таки двигается, то не чувствует, что контролирует это. Она чувствует себя загипнотизированной. Не борется с этим.

Отпустив решётку, она обходит кровать и садится точно там, где недавно не хотела садиться. Глаза Малфоя распахиваются — он резко переводит на неё недоверчивый взгляд.

Она отодвигает полосатый атлас своего рукава. Берёт его за запястье его раненой руки, так, чтобы он видел оба шрама.

— Если я должна жить со своим, то и ты должен жить со своим, — и по её щеке скатывается слеза. Только одна. В итоге та падает на оголённую кожу её бедра.

— Иди нахуй, Грейнджер, — выплёвывает он, но в его голосе почти нет яда, и она отвечает ему мягко. Почти равнодушно.

— Прекрати это, — она позволяет себе разглядывать его, скользит взглядом вдоль пятен крови на его рубашке — к нескольким дюймам алебастровой кожи его груди, над верхней пуговицей. — Прекрати.

— Прекрати что? — а теперь яд полностью исчез, осталась только неуверенность.

Она осторожно проводит пальцем по расплывшейся краске Чёрной Метки. Он вздрагивает, едва заметно, но она всё равно ловит это.

— Притворяться жестоким.

— Я не при—

И вдруг её настигает какой-то глупый прилив смелости. Она быстро сдвигается, и вот уже её колено оказывается между его колен, другое касается его бедра — и она наклоняется ближе к нему, и её ладони у него на плечах. Всё, что он хотел сказать, умирает у него в горле.